Теоретик. Как вы уже наверняка заметили, большинство открытий в теории Власти делались учеными из других наук и при изучении вопросов, на первый взгляд никак к Власти не относящихся. Не стало исключением и последнее
Последнее – на момент написания нашей книги (2015). Поскольку теория Власти, как и сама Власть, живет и развивается, совсем последнее открытие в ней не будет сделано никогда!
открытие, сделанное коллективом американских исследователей в 2009 году. «Родоплеменное» (альтернативное феодальному) устройство Власти на ее высших уровнях было обнаружено при попытке ответить на самый «горячий» вопрос XXI века.
Да-да, XXI, а не XX; именно в начале XXI века стало ясно, что «сам собой» этот вопрос не рассосется, и человечеству придется его решать, причем не только теоретически, но и практически. Если наша книга пойдет вам на пользу, и вы войдете в состав будущей мировой элиты, практическое решение этого вопроса окажется вашей непосредственной задачей
Почему до сих пор (через полвека после деколонизации) на планете существуют бедные государства? Почему их «догоняющее развитие» по большей части приводит только к еще большему отставанию от «золотого миллиарда»? Почему западные рецепты (рынок, демократия, права человека) не работают в странах «третьего мира» (а при попытке насильственного насаждения и вовсе приводят к гражданским войнам и полному разрушению государственной власти)?
Согласитесь, трудно представить себе столь далекие друг от друга темы для исследования (высшие коридоры Власти и экономический рост в развивающихся странах). Однако реальная жизнь не делится на экономику, социологию, политологию и кучу прочих «логий», и начиная исследовать общество с одной стороны, можно легко оказаться на противоположной. Вот так и получилось, что Дуглас Норт,
Дуглас Норт (1920-2015) – выдающийся американский экономист, нобелевский лауреат 1993 года, создатель целого направления в экономической науке (новой институциональной экономики), автор по меньшей мере трех классических монографий: «Возвышение западного мира» (1973), «Институты, институциональные изменения и экономический рост» (1990) и собственно «Насилие и социальные порядки» (2009).
начавший свою научную карьеру рядовым экономистом, к своему девяностолетнему юбилею оказался (сам того не подозревая) одним из ведущих теоретиков Власти. Посмотрим, как интерес к самому простому явлению – экономическому росту – привел выдающегося ученого к открытию одной из важнейших особенностей устройства современных правящих классов.
Биография Дугласа Норта похожа на тысячи других биографий современных ученых: родился в 1920 году в семье служащего, в 1942 поступил в Калифорнийский университет, закончил его в 1952-м по специальности «экономист», в 1953-м получил место ассистента в Университете штата Вашингтон (Сиэттл). В 1956 году на одном из мероприятий Норт познакомился с Соломоном Фабрикантом
Соломон Фабрикант (1906-1989) – американский экономист, профессор Нью-Йоркского университета, в 1953-1965 годах директор по исследованиям NBER США
и получил приглашение поработать на NBER.
National Bureau of Economic Research – Национальное бюро экономических исследований, крупнейшая в США частная (существующая на пожертвования и доходы от своей деятельности) исследовательская организация в области экономики
Там Норт познакомился уже с самим Саймоном Кузнецом
Саймон Кузнец (1901-1985) – выдающийся американский экономист, фактически изобретатель понятия «валового национального продукта», нобелевский лауреат 1973 года за исследования в области экономического роста
и принял участие в эмпирических исследованиях экономического роста в США.
Количественные исследования на исторических данных в те годы еще только-только начинались, и многим казалось, что именно они станут главным направлением развития экономической науки. На конференции NBER 1957 года в городе Вильямс (штат Массачусетс) эмпирические экономисты из США и Канады составили «критическую массу», обнаружив, что количественные данные по экономическому развитию США в XIX веке присутствуют чуть ли не в каждом докладе. Новый подход в экономике решено было назвать клиометрикой,
По аналогии с уже существовавшей в те годы эконометрикой. Клио – муза истории в древнегреческой мифологии, так что если эконометрика посвящена количественным измерениям текущей экономики, то клиометрика – столь же количественным измерениям экономики прошлого
учредить журнал и проводить регулярные конференции. Базой новой науки стал Университет Пердью (штат Индиана), с 1960 года начал выходить «Журнал экономической истории», а Норт стал одним из его редакторов.
Скорее всего, по протекции своих руководителей, Фабриканта и Кузнеца
Теперь Норт был уже не одним из многих исследователей, а редактором модного журнала по перспективному направлению. Его книга «Экономический рост Соединенных Штатов, 1790-1860 гг.», вышедшая в 1961 году, была встречена с особым интересом – что нового сможет сказать один из лидеров клиометрики? И у Норта действительно нашлось, что сказать. На основе анализа платежных балансов внешней торговли США он выявил движущий фактор роста всей американской экономики. Им оказалось белое золото, хлопок, продажа которого в Англию обеспечивала приток капитала, который затем распространялся по всем другим отраслям. «Нефть XIX века» – так озаглавлена одна из современных рецензий на книгу Норта; «хлопковый тезис» (решающая роль хлопка в экономическом развитии США) до сих пор упоминается в учебниках. Казалось бы, проблема экономического роста решена – его «вытягивает» ведущая отрасль экономики.
Тезис тем более правдоподобный, что за век до этого производство шерсти точно так же стимулировало экономику Англии
Однако у этого блестящего решения имелась одна чисто национальная проблема. Как всем хорошо известно, производством хлопка в США XIX века занимались южные штаты, в которых было легализовано рабство. Выходит, именно рабству США обязаны своим экономическим ростом? Не слишком-то приятный вывод даже для консервативной атмосферы 60-х годов! К тому же еще в 1958 году в США была опубликована и вызвала широкую дискуссию статья Конрада и Мейера «Экономика рабства на довоенном Юге», в которой авторы с цифрами в руках доказали: рабство на Юге было прибыльным и обеспечивало высокий экономический рост. Все в точности как у Норта, и совершенно неприемлемо с политической точки зрения; это что же получается – экономисты призывают пересмотреть итоги Гражданской войны?!
Перед Нортом в полный рост встала серьезная проблема: требовалось экономически обосновать правильность отмены рабства (ради чего, собственно, и были убиты в Гражданской войне почти 700 тысяч американцев). Благодаря рабству Юг не только обеспечивал собственное процветание, но и служил локомотивом роста всей американской экономике; зачем же было его отменять? И вот тут-то Норту пришла в голову гениальная идея: а что если посмотреть не только на сами доходы, но и на то, как они используются? Что если рабство как институт
Поскольку в концепции Норта термин «институт» играет существенную роль, приведем его авторское определение: «Институты – это правила игры... формальные правила, писаные законы, формальные социальные соглашения, неформальные нормы поведения, а также разделяемые убеждения о мире и средства принуждения к исполнению этих правил и норм». В нашем, более широком, понимании институты – это не только правила игры, но и организации, этим правилам следующие и их поддерживающие
накладывает определенные ограничения на использование полученных от него доходов?
Через 50 лет эта же идея вернулась к жизни в многочисленных концепциях «ресурсного проклятия» и «нефтяных государств»
Действительно, в то время как на Севере США развивались промышленность, банки и страхование, патриархальный Юг инвестировал свои доходы в расширение плантаций и увеличение численности рабов. Можно было предположить, что на каком-то этапе отсутствие собственной промышленности (включая железные дороги и судоходство) сделает экономику Юга неконкурентоспособной по сравнению с Севером. Действительно, экономика Юга после Гражданской войны погрузилась в глубокий кризис, из которого начала выбираться только к 1920-м годам. Значит, долгосрочный экономический рост обеспечивают технологические инновации, и рабство справедливо отправлено на свалку истории?
Будь Норт политиком, а не ученым, он наверняка бы остановился на этом месте и вошел бы в историю (подобно Шумпетеру) как великий пропагандист технического прогресса. Однако ученому интересно добираться до истины, а не почивать на лаврах однажды найденного решения. Гипотезу о решающей роли технических инноваций в экономическом росте следовало проверить количественно, и сначала коллега Норта по клиометрике, Роберт Фогель,
Роберт Фогель (1926-2013) – выдающийся американский экономист, профессор нескольких университетов, нобелевский лауреат 1993 года за работы по экономике американского рабства
а потом и сам Норт сделали это. Фогель занялся железными дорогами, за несколько десятилетий покрывших всю территорию США; уж такая-то инновация не может не подхлестнуть экономику! Однако в книге «Железные дороги и рост американской экономики» (1964) Фогель пришел к разочаровывающему выводу: вклад железных дорог (за счет удешевления перевозок и роста товарооборота) в национальный продукт США 1890 года не превышал трех процентов.
Фогель сравнивал реальные экономические показатели 1890 года с альтернативной Америкой, в которой грузы перевозились бы по старинке – морем, реками и в запряженных лошадьми фургонах. Оказалось, что железные дороги экономили лишь 3% от совокупных расходов
Разумеется, Фогель не мог учесть всех побочных последствий появления железных дорог, и сегодня его результат не воспринимается как окончательный; но 50 лет назад он произвел на Норта сильное впечатление.
Сам Норт изучил другую транспортную систему: судоходство. Вывод из его статьи «Источники производительности океанских перевозок: 1600-1850» (1968) оказался столь же обескураживающим. Хотя технический прогресс и сделал океанские корабли несколько быстрее (а также заметно больше), главными факторами роста производительности перевозок оказались сокращение пиратства (!), появление обратного потока грузов из Старого Света в Новый и увеличение числа рейсов, совершаемых кораблем в течение года.
Все они носили социально-организационный, а не технический характер; гипотеза о решающей роли технического прогресса в экономическом росте была окончательно опровергнута.
К счастью, в 1968 году Норт уже не нуждался в этой гипотезе. В 1966-1967 годах он поработал в европейских архивах (проживая в Женеве благодаря очередному гранту на исследовательскую работу) и открыл для себя совершенно новую экономическую реальность – европейский феодализм. Цеховые, религиозные и феодальные ограничения на экономическую деятельность, повсеместно распространенные в средневековой Европе, не поддавались привычным экономическим методам анализа. «Мы нуждались в новом инструменте, но его попросту не существовало», – писал Норт в своей нобелевской автобиографии, но на самом деле заготовка для инструмента уже была у него в руках. Подобно тому, как рабовладение на американском Юге делало выгодным захват территорий, а не строительство предприятий, другие институты (такие как «феодализм» или «цеховая система») могли вносить существенные изменения в уравнения экономической науки. Пусть технические инновации не играют существенной роли в росте производительности; но другие изменения – то же сокращение пиратства – такую роль играют! Институты – вот что определяет режим функционирования экономики, а значит, и темпы экономического роста; следовательно, экономическая наука должна стать институциональной.
Вы замечаете, как шаг за шагом Норт переходил с территории чистой экономики (издержки-выпуск, спрос-предложение) на более зыбкую почву социологии (обычаи, законы, социальные группы)? Начиналось все с «отрасли-локомотива», затем появилась разница в инвестициях, потом она превратилась в институциональные ограничения; еще немного, и перед исследователем неизбежно должен встать вопрос: кому выгодны эти ограничения и откуда у него власть их устанавливать? Но чтобы сделать этот последний шаг, Норту с соавторами понадобилось еще 40 лет; слишком уж хорошо найденный инструмент – институты – справлялся с имеющимися экономическими проблемами.
Уже в 1973 году Норт (в соавторстве с куда менее известным Робертом Томасом) опубликовал книгу «Возвышение западного мира: Новая экономическая история», в которой предложил свое решение загадки «европейского чуда». Почему именно Европа, и именно в XVIII-XIX веках, показала уникальный в истории человечества экономический рост, приведший к возникновению современного западного мира? На эту тему написаны десятки книг и предложены сотни ответов (начиная с банального и очевидно неверного
Сумеете догадаться, почему этот ответ неверен? А между тем все просто – у кого экономика лучше, тот и строит больше кораблей, после чего и начинает колонизацию. Если Запад колонизировал Восток, значит, к этому моменту Запад уже был богаче и мог себе это позволить
«за счет грабежа колоний»); ответ Норта звучал так: за счет института прав собственности. В период с 1600 по 1700 год в Европе (на фоне общей стагнации экономики и падения реальных доходов большинства населения) возникла развилка в политической истории разных стран. Во Франции и Испании сохранились феодальные и цеховые ограничения, обеспечивающие защиту собственности только представителей определенных сословий; экономики этих стран продолжили деградацию. А вот в Англии и Нидерландах право частной собственности было распространено на всех участников экономической деятельности (торговцев, банкиров, промышленников).
В результате доходы этих групп населения стали инвестироваться не в социальный статус, а в развитие бизнеса, Англия превратилась в мировую империю, и глядя на нее, по тому же пути пошла и остальная Европа.
Объяснение достаточно очевидное, но Норт был первым известным экономистом, отважившимся отказаться от обычного «рост возникает за счет технического прогресса» и открыто объявившим: причины экономического роста заключаются в изменении политических институтов. Смелость ученого была вознаграждена в 1993 году, когда Норта (вместе с Фогелем) наградили Нобелевской премией по экономике – как раз за открытие решающей роли института прав собственности. В 1990 году Норт окончательно сформулировал свою теорию в своей самой цитируемой книге «Институты, институциональные изменения и функционирование экономики». В ней институтам прав собственности был приписан конкретный экономический смысл: права собственности сокращают издержки обмена,
Помните борьбу с пиратством, оказавшуюся едва ли не главным фактором повышения производительности морских перевозок (в отсутствие пиратов они оказываются намного дешевле)? Так вот, эта борьба и была институтом, защищавшим права собственности владельцев грузов. Институт – это не на бумажке написать «каждый имеет право», а регулярная деятельность хорошо вооруженных людей
причем не только в смысле «дешевле довезти груз», но и в смысле «можно строить новое предприятие, не захватывая сначала, чтобы его не отобрали, политическую власть в государстве».
Возникновение и расширение таких прав собственности несомненно порождает экономический рост (когда инвестициям ничто не угрожает, люди обычно расширяют бизнес). Но данный Нортом ответ порождал следующий, еще дальше выходящий за рамки экономического мышления вопрос: а откуда взялись сами права собственности? Почему до XVII века они никому в Европе не были нужны,
Разумеется, это не совсем так, в городах-государствах права собственности были достаточно развиты, и по понятным причинам (иначе не выжить); однако в экономике Европы в целом такие «островки» прав не играли существенной роли
а начиная с XVII века вдруг кому-то понадобились в Англии?
Как видите, ответ «экономический рост порождают права собственности» снова оказывается недостаточным. Откуда берутся эти «права собственности», отличающиеся от обычного «права сильного»?! Почему правящие группировки в отдельных странах допускают (или даже организуют) их возникновение? Как это происходило в реальной человеческой истории? Все эти вопросы неизбежно возникают перед исследователем, отказавшимся от наивного экономического детерминизма и обнаружившего, что реальный экономический прогресс обеспечивается изменениями социальных «правил игры». Вот почему Норт должен был написать следующую книгу, раскрывающую причины появления «прав собственности», которые в свою очередь обеспечивают экономический рост.
На осмысление новой проблемы и проведение исследований потребовалось более 15 лет и тесное сотрудничество с постоянными соавторами Норта, Барри Вайнгастом
Барри Вайнгаст (р. 1952) – американский политолог и экономист, профессор политологии Стэнфордского университета (с 1992), соавтор Норта с 1989 года, специалист по политическим и правовым системам
и Джоном Уоллисом.
Джон Уоллис (р. 1952) – американский экономист, профессор экономики Мэрилендского университета (с 1999), соавтор Норта с 1986 года, специалист по государственному регулированию экономики
Результатом стала выдающаяся книга «Насилие и социальные порядки», поставившая жирную точку в полувековом изучении причин экономического роста, а заодно открывшая и объективные предпосылки родоплеменной организации высшей Власти.
Экономика в ней уже окончательно вынесена за скобки, авторы начинают рассмотрение человеческого общества с гоббсовской «войны всех против всех», с чистого насилия, а затем шаг за шагом раскрывают возможность его превращения в право. Последуем за авторами, сверяя логику их рассуждений с нашей теорией Власти.
«Все общества сталкиваются с проблемой насилия» – так начинают авторы изложение своей концепции. При любом общественном устройстве физически более сильный человек способен побоями или угрозами заставить подчиниться более слабого. Но если подобное случается регулярно, мы говорим о «беспределе» или о «несостоявшемся государстве». В таком сообществе невозможна какая-либо осмысленная деятельность (в любой момент очередной «сильный» может отменить приказ предыдущего), и существовать они могут разве что в тюрьмах, где «сильным» полагается регулярный паек. Любое реальное сообщество должно так или иначе обеспечивать контроль над насилием, ограничивать его, чтобы оно не мешало слабым участвовать в добыче средств пропитания. Авторы делают отсюда логичный (но от этого не менее революционный) вывод:
контроль над насилием, а вовсе не благосостояние и экономическая эффективность, является основной функцией организованного сообщества (племени, города, государства).
Прежде чем производить материальные блага, люди должны иметь хоть какую-то гарантию, что доживут до ужина, что их не убьет или не сделает инвалидом хвалящийся силушкой отморозок.
Так, уже с первых строк книги авторы отодвигают в сторону экономику и фактически переключаются на теорию Власти. Государство (как и революция) только тогда чего-нибудь стоит, когда оно способно контролировать насилие; следовательно, и анализ причин, приведших в конечном счете к возникновению прав собственности, нужно начинать с того, какими способами возможен такой контроль и как эти способы сменяют друг друга. Как и в концепции Арендт, Власть здесь оказывается полной противоположностью насилию;
Власть – это контроль над насилием, способность общества применять его к одним и не применять к другим, умение поддерживать среди «сильных» желание действовать сообща, а не друг против друга.
Так за счет чего же возможен такой контроль? Норт с соавторами выделяют два основных способа.
Во-первых, люди способны добровольно отказываться от насилия, если такое поведение представляется им правильным. Мы уже знакомы с нортовским определением институтов как правил игры, принятых большинством граждан; так вот, формирование в обществе определенных институтов само по себе способно ограничить насилие.
В небольших сообществах (от десяти до 150 человек)
150 человек – это знаменитое число Данбара, предельный размер группы хомо сапиенс, в которой все ее члены могут лично знать друг друга. Данбар изучал связь размеров мозга у животных, живущих группами, со средней численностью их сообществ и обнаружил линейную зависимость. Чем больше группа, тем больше знаний о других участниках нужно хранить в памяти, а следовательно, тем больший для этого требуется мозг. Если подставить в эмпирически найденную формулу относительный размер человеческого мозга, получится как раз 150. Позднее открытие Данбара было подтверждено разнообразными исследованиями, начиная от численности примитивных племен, доживших до наших дней, и заканчивая средним числом знакомых у людей как в реальной жизни, так и в социальных сетях
насилие ограничивается личными отношениями – выстраивается иерархия подчинения, каждый знает свое место, более слабый привычно выражает покорность, и бить его уже не требуется. В то же время слабый знает, что в случае подчинения он получит определенный кусок от общего пирога, хотя и не такой большой, как у сильного.
Институт естественной иерархии является исторически первым, и самым базовым способом контроля над насилием.
Подробнее естественные иерархии описаны в трудах этологов, например, в нашумевших в свое время статьях В. Р. Дольника; «порядок клевания» одинаково выстраивается у всех живых существа – птиц, обезьян и людей
Однако при увеличении числа людей в сообществе этот способ перестает работать – невозможно хранить в памяти кто есть кто, среди тысячи, не говоря уже о миллионе человек. Как удержать человека от насилия по отношению к незнакомцу, которого он видит первый и последний раз в жизни? Институт естественной иерархии тут бессилен – личные отношения не успеют сформироваться. Остается второй, куда более знакомый нам способ: принуждение. Среди членов сообщества выделяются специалисты по насилию (дружинники, стражники, полисмены), которые и применяют его по отношению к нарушителям порядка. Всем остальным применение насилия запрещается, под страхом более или менее сурового наказания.
Пока все это звучит достаточно банально, но следом Норт со товарищи задают правильный вопрос.
За счет чего специалисты по насилию оказываются заведомо сильнее любого другого члена сообщества?
Вовсе не за счет личной доблести или какого-то особого оружия, а за счет того, что действуют совместно, представляя собой не отдельных людей, а организацию. Отлично; но что скрепляет вместе эту организацию? Мы с вами знаем ответ теории Власти (как и всякую властную группировку, ее скрепляют отношения личной преданности); Норт с соавторами отвечают на тот же вопрос более обстоятельно.
Сначала они уточняют само понятие «организация»: это группа людей, как-то координирующая свои действия, и за счет этого обладающая большими возможностями, чем сумма возможностей ее членов. Координировать действия индивидов опять же возможно двумя способами: средствами самой организации («сор из избы не выносим») и с помощью внешнего принуждения («нарушишь трудовой договор – подадим в суд»). Организации первого типа (которые на языке теории Власти и есть властные группировки) авторы называют партнерскими, а второго – контрактными.
«Мы различаем два типа организаций. Партнерские организации характеризуются исполняющимися без внешнего вмешательства и содержащими в себе стимулы соглашениями ее членов. Эти организации не нуждаются в существовании третьей стороны, которая принуждала бы к исполнению внутренних соглашений... Контрактные организации, напротив, используют... принуждение к исполнению контрактов при помощи третьей стороны...» [Норт, 2011, с. 60].
Разумеется, первые возникающие организации специалистов по насилию могут быть только партнерскими (им пока незачем, да и не к кому, обращаться за помощью в принуждении). Так что же скрепляет вместе партнерскую организацию, специализирующуюся на насилии?
Какой фактор объединяет отдельных вооруженных индивидов в коалицию, то есть позволяет им выстраивать иерархию подчинения и решать внутренние проблемы мирным путем?
В теории Власти этот фактор – личная преданность, воспитываемая сюзереном у вассала и подкрепляемая выделяемыми ресурсами. Решение вопросов внутри группировки должно быть по возможности мирным, вооруженные конфликты между специалистами по насилию обходятся слишком дорого и способны полностью разрушить властную группировку
Норт с соавторами осознают важность этого фактора для всех социальных наук:
«Первой проблемой ограничения насилия является ответ на вопрос: каким образом влиятельным индивидам удается достичь достоверных обязательств прекратить борьбу? Наш ответ составляет основу этой книги и, по нашему убеждению, задает новые концептуальные рамки для социальных наук...» [Норт, 2011, с. 63].
Поскольку контроль над насилием (в рассматриваемой теории) является основой любого государства, идея о том, как он возникает и осуществляется, действительно заслуживает целой книги...
Читатель. Ну хватит уже меня интриговать! Говорите прямо: Норт с соавторами открыл то же самое, что и вы, или что-то другое?
Теоретик. Разумеется, то же самое; как они могли открыть что-то другое, если предмет изучения у нас один и тот же? Но на один и тот же предмет можно смотреть с разных точек зрения; взгляд Норта и соавторов был экономическим, и поэтому их формулировка открытия существенно отличается от нашей. Почему специалисты по насилию в какой-то момент перестают враждовать друг с другом и начинают сотрудничать?
Потому, что такое сотрудничество становится взаимовыгодным:
В нашей теории тот же процесс описывается несколько иначе: из двух специалистов по насилию один может оказаться существенно сильнее другого; в этой ситуации более слабому выгоднее принести вассальную присягу и получить взамен какие-то ресурсы, чем продолжать конфронтацию с угрозой быть уничтоженным. Мы несколько раз описывали стремительную консолидацию потерявших сюзерена вассалов вокруг нового: сначала никто не решается на присягу, но как только первый-второй вассал это сделали, кто теперь сюзерен, становится ясным каждому
«...самой большой угрозой, с которой сталкиваются специалисты, являются другие специалисты. Если они попытаются договориться о разоружении, первый специалист, опустивший свое оружие, рискует быть убитым другим. Тем самым равновесным исходом для обоих специалистов является сохранение вооружений и продолжение борьбы.
Для того чтобы один из специалистов прекратил боевые действия, он должен понять, что это также в интересах другого, и эти ожидания в отношении друг друга должны разделяться обоими специалистами. Только если издержки борьбы или выгоды ее прекращения осязаемы и ясны обоим специалистам, они поверят, что отсутствие борьбы является достоверным результатом. Названное решение предполагает, что оба специалиста согласятся разделить свой мир на две части, каждая из которых будет контролироваться одним из специалистов, а затем признать права друг друга контролировать землю, рабочую силу, ресурсы и торговлю в своей сфере» [Норт, 2011, с. 64-65].
Не пугайтесь последней фразы про «контролировать землю», прямиком растущей из исследований европейского феодализма, проведенных Нортом в 1966-1967 годах. Эпизод из фильма «Однажды в Америке», где главные герои начинают свою мафиозную карьеру с разрешения ограбить пьяного, полученного от местного авторитета, является куда лучшей иллюстрацией того же принципа. Объединившись в организацию, специалисты по насилию получают возможность взять некоторые ресурсы (территорию, население) под полный контроль (уничтожив или запугав всех остальных претендентов), которого они никогда не добились бы, действуя поодиночке. Вот почему на территории, контролируемой одной бандой, нельзя грабить пьяного: деньги пьяного, как и все остальное, принадлежат правящей группировке. «Это не твой зуб, и даже не мой зуб, это их зуб», как было сказано в фильме «Не бойся, я с тобой».
Дополнительный доход, получаемый членами группировки за счет монополизации контроля, Норт с соавторами называет рентой:
Этот термин играет важную роль в концепции Норта, Уоллиса и Вайнгаста, поэтому мы попробуем разъяснить его как можно доходчивей
«Для специалистов в области насилия рента от мира представляет разницу между отдачей от их активов, приобретаемой в том случае, когда они не ведут борьбу, и отдачей, которую они приобретают, ведя борьбу [между собой]» [Норт, 2011, с. 65-66].
Смысл и возникновение ренты можно пояснить следующим (увы, близким российскому читателю) примером. Вспомним «лихие девяностые», когда к каждому предпринимателю на второй день открытия бизнеса выстраивалась очередь из требующих дани бандитов. Много ли им мог заплатить несчастный хозяин? Прошло десять лет, бандиты организовались в группировку, наладили учет и контроль, устранили конкурентов предпринимателя и даже посодействовали в получении выгодных заказов. Вот теперь с хозяина есть что взять! Разница между жалкими рублями девяностых и миллионами нулевых и составляет ренту, полученную российскими бандитами за счет монополизации насилия.
Есть группировка – есть рента, нет группировки – перебивайся случайными заработками; не правда ли, выбор ясен?
Таким образом, основой для появления организаций, специализирующихся на насилии, выступает экономическая выгода (выражающаяся в ренте), происходящая из ограничения конкуренции (как между специалистами по насилию, так и между их подданными). Только благодаря этой выгоде возникает контроль над насилием:
«Систематическое создание ренты при помощи ограниченного доступа в естественном государстве – это не просто средство набить карманы членов господствующей коалиции; это также важнейшее средство контроля насилия...» [Норт, 2011, с. 62].
Поборники «социальной справедливости», критикующие «сверхдоходы» людей Власти, до сих пор не понимают этой простой вещи: только наличие «сверхдоходов» позволяет властным группировкам содержать всю свою иерархию вассалов, и гем самым сокращать конкуренцию между специалистами по насилию.
Уберите эти сверхдоходы – и вы сразу же получите свободную конкуренцию бандитов в очереди у вас перед дверью!
Итак, следующий за естественной иерархией способ контроля над насилием найден: это появление организации, специализирующейся на насилии.
В каждом отдельно взятом сообществе может быть только одна такая организация (ведь основа ее существования – устранение конкуренции); поэтому авторы называют ее «господствующей коалицией».
В качестве основной метафоры для описания правящих группировок: авторы использовали европейский феодализм эпохи рыцарства, характерный союзами большого числа относительно равноправных «специалистов по насилию»; отсюда постоянное упоминание «коалиций». В нашем представлении феодализм – это скорее «феодальная лестница», и отношения внутри правящей группировки иерархические. Так что имейте в виду, что слово «коалиция» всегда можно прочитать и как «иерархия»
Сообщество оплачивает контроль над насилием, выплачивая таким организациям дань.
Мы используем это слово, поскольку оно наиболее точно отражает взаимодействие подданных с правителями на ранних стадиях развития общества. Это еще не налоги и уж тем более не проценты по кредиту
Сами эти организации являются партнерскими, а возникающее с их появлением общественное устройство авторы называют естественным государством:
«...господствующая коалиция в любом естественном государстве является партнерской организацией» [Норт, 2011, с. 67].
Читатель. Ну пока что ничего нового, все это мы и так знали. Смущает только слово «естественное» – это что же получается, бывают еще и неестественные государства? Например, искусственные? У которых правящие группировки – не партнерские, а контрактные организации?
Теоретик. Совершенно верно! Вы ухватили самую суть концепции «социальных порядков»; посмотрите, что пока получилось у авторов и почему этого недостаточно.
Правящая коалиция, являющаяся партнерской организацией, очень похожа на «племя» Ибн-Хальдуна, захватывающее власть над «городом» за счет высокой сплоченности. Племя, род, двор (в феодальном смысле) – все эти организации являются партнерскими и могут успешно контролировать насилие на подвластной им территории. Появление таких организаций (правящих классов) происходит на Земле повсеместно, независимо от исторических или географических особенностей отдельных территорий, и тот же самый процесс повторяется каждый раз, когда на какой-то территории утрачивается более сложное государственное управление (власть полевых командиров или африканских царьков). Вот почему авторы называют такое общественное устройство естественными государствами – они возникают сами по себе, без посторонней помощи, и очень похожи друг на друга, в какой бы части света ни находились:
«Порядок ограниченного доступа, или естественное государство, появился во время первой социальной революции [неолитической, или сельскохозяйственной. – Прим. авт.]. Личные отношения, в особенности личные отношения между властными индивидами, – то, кто кем является и кто кого знает, – составляют основу социальной организации и служат ареной для взаимодействия людей. Естественные государства ограничивают способность индивидов формировать организации» [Норт, 2011, с. 40].
Идея о естественности подобных порядков является, пожалуй, настоящим открытием Норта, Уоллиса и Вайнгаста. До последних лет в социальных науках господствовало представление о прогрессе – что любое общество в своем развитии проходит несколько стадий, а в конечном счете становится либеральной демократией. И вдруг ученые уровня нобелевских лауреатов открытым текстом заявляют:
«Слишком часто представители социальных наук в обществах открытого доступа неявно опираются на удобное допущение, что общества, в которых они живут, представляют собой историческую норму. Напротив, мы утверждаем, что нормой является как раз естественное государство, а не открытый доступ. Еще два столетия назад не существовало порядков открытого доступа, даже сегодня 85% населения мира живут в порядках ограниченного доступа. В письменной истории человечества доминирующей моделью социальной организации выступает естественное государство (the natural state). Мы используем это название, а не более буквальное – "порядок ограниченного доступа", чтобы подчеркнуть, что в отличие от описанного Гоббсом естественного состояния (the state of nature), в котором масштаб и возможности человеческой организации крайне малы и нет государства, естественное государство оказывается устойчивой формой более крупных социальных организаций, возникшей пять-десять тысяч лет тому назад.
Естественное государство просуществовало так долго, потому что помогает в интересах влиятельных индивидов формировать господствующую коалицию таким образом, чтобы ограничить насилие и сделать возможными устойчивые социальные взаимодействия более крупного масштаба» [Норт, 2011, с. 55-56].
Итак, естественное государство нормально, существует в 85% стран мира, является устойчивым способом организации человеческого общества, а правящая коалиция в них представляет собой партнерскую организацию. Теперь вспомним, что главной задачей Норта с соавторами является объяснение появления прав собственности. Но какие права могут быть в партнерской организации?! В ней (как мы знаем из теории Власти) есть рейтинги, есть положение в иерархии – но ничего больше; одна ошибка, или просто прихоть сюзерена, и вассал падает на самое дно (попадает в опалу). Все вопросы решаются в своем кругу: решил коллектив на общем собрании, что Вася враг народа, отвели за сарай и расстреляли; «Государство это я», – говорит верховный правитель, и попробуй-ка с ним поспорь!
Партнерское устройство правящей коалиции означает личный характер любых отношений с властью, доходящий до анекдотических примеров:
«Как показывает замечательное исследование коррупции в Индии (Bertrand, Djankov, Hanna, Mullainathan, 2007), в естественных государствах на безличной основе не могут выписать даже такой, казалось бы, элементарный документ, как водительское удостоверение» [Норт, 2011, с. 52].
Даже для получения удостоверения нужны знакомства;
И как наверняка добавит уважаемый Читатель, это не только в Индии
ровно та же самая ситуация возникает и с любыми другими «правами»:
– Я имею право?
– Да, имеете.
– Значит, я могу...
– Нет, вы не можете.
С появлением концепции «естественного государства» проблема «прав собственности» заостряется до парадокса: большую часть истории все человечество и большая часть человечества наших дней прекрасно обходились без каких-то там «прав». Так как же они возникли, и возникли ли вообще (может быть, «права человека» и в самом деле – всего лишь пропагандистский лозунг)?!
Авторы начинают с того, что констатируют факт (несомненный для западного читателя, но совершенно не очевидный для российского): в мире существуют государства, в которых права собственности действительно работают. Это – государства с «порядками открытого доступа», в которых действуют «мощные, консолидированные военные и полицейские организации, подвластные политической системе» [Норт, 2011, с. 69].
В отличие от естественных государств, организации, специализирующиеся на насилии (и даже обладающие монополией на насилие), являются в таких государствах контрактными (то есть основанными на соблюдении правил, контролируемых сторонним арбитром). Тем самым организации, занимающиеся насилием, ставятся под контроль общества.
Зная концепцию Тилли, мы можем сказать, что под маской «общества» здесь скрывается бюрократический аппарат государства, обеспечивающий сбор налогов и найм армии и полиции, которые тем самым и становятся контрактными организациями. Развивая собственные идеи, авторы упустили из виду целую эпоху брокеража – контрактных армий, – в которую как раз и зарождается ненасильственный (финансовый) контроль над насилием, ставший в наши дни преобладающим в развитых странах
Контрольные функции могут выполнять другие организации (например, пресловутая «четвертая власть»), а их создание разрешено всем желающим. Описание современного западного общества как «порядков открытого доступа» (к созданию организаций) авторы считают своим весомым вкладом в социальную теорию:
«Как показывает недавнее исследование гипотезы модернизации, проведенное Асемоглу, Джонсоном, Робинсоном и Яредом (Acemoglu, Johnson, Robinson, Yared, 2007), одновременная связь между демократией и высоким доходом с точки зрения формальной статистики оказывается не каузальной, а отражает воздействие упущенного фактора. Мы полагаем, что этим упущенным фактором является модель социальных взаимоотношений в порядке открытого доступа» [Норт, 2011, с. 55].
На что похоже общество, в котором монополия на насилие принадлежит контрактным организациям (полиции), внешний арбитраж которых осуществляют в свою очередь другие контрактные организации (госаппарат), которые в свою очередь контролируются третьими контрактными организациями (судами и СМИ), и так далее до бесконечности? Конечно же на государственную машину имени Гоббса и Локка, о которой мы рассказывали в третьей главе! Именно ее впервые «собрали» себе англичане в конце XVII века, и с тех пор она активно используется во многих западных странах. Положение человека внутри такой машины уже можно характеризовать в терминах права – что ему положено правилами функционирования машины, то и будет предоставлено; машина на то и машина, чтобы не различать одного гражданина от другого, а предоставлять им одинаковые услуги по защите «прав собственности».
В нашей теории такой странный (с точки зрения естественных государств) порядок был изобретен английской элитой ради собственного выживания, как страховка от захвата власти какой-то одной из нескольких группировок. А как объясняют возникновение «прав» авторы «Насилия и социальных порядков»? Зная их ответ на предыдущий вопрос (организации порождает рента), мы ожидаем, что нам будет предложена схожая модель, основанная на осознании выгодности правовых отношений.
Заметим, что в отличие от Тилли, объясняющего эволюцию форм государственного устройства естественным отбором в ходе многочисленных войн, Норт, Уоллис и Вайнгаст объясняют социальные изменения психологически, в терминах «осознания выгоды» представителями правящих коалиций. Наш анализ английской политической теории XVII века также свидетельствует о сознательном выборе английской элитой «республиканской» технологии Власти и соответствующего ей общественного устройства. Однако в нашем случае властные группировки руководствовались не соображениями выгоды, а куда более весомыми соображениями выживания, так что наша концепция ближе к «естественному отбору» Тилли
Так и есть; по мнению авторов, участники правящей коалиции (в долгосрочном плане) желают сменить зыбкий и временный личный рейтинг на постоянные привилегии, закрепленные за ними и их наследниками. Авторы уделяют много страниц истории английского земельного права, служащего хорошей моделью эволюции партнерской организации. Первоначально (XI век, сразу после Нормандского завоевания) вся земля в Англии принадлежит одному человеку – главе правящей группировки, – а он наделяет ей своих вассалов на временной основе:
«Изначально собственность на землю возвращалась обратно королю после смерти держателя. Логика была безукоризненной: король нуждался в сильных и способных военных держателях (то же самое было верно и в отношении сеньоров). Личность сеньора имела для короля очень большое значение. До тех пор пока армии формировались посредством созыва вассалов, король вынужден был выделять основные земли именно способным командирам» [Норт, 2011, с. 155].
Однако уже к концу XII века вассалы добились для своих сыновей преимущественного права на получение от короля той же земли, которой владел их отец (тем самым и король сохранял свое положение единственного землевладельца в стране, и высшая знать – свои земли). Достаточно было выплатить королю установленные отступные, и наследник вступал во владение. Насколько земельное право отдалилось от первоначального королевского произвола, можно судить по истории Ричарда Йоркского:
Отца знаменитого Ричарда III, английского короля времен Войны Алой и Белой розы
«Ричард, герцог Йоркский... был сыном герцога Кембриджского. Его отец был казнен как предатель и в силу лишения всех привилегий оставил сыну очень маленькое наследство. Пару месяцев спустя в 1415 году дядя Ричарда Эдуард, герцог Йоркский, умер без наследника... Ричард унаследовал все состояние Эдуарда и, более того, стал герцогом Йоркским.
Решением королевского совета при Генрихе VI в 1526 году
Смерть дяди Ричарда по материнской линии Эдмунда Мортимера, герцога Марча и Ольтера, который также не имел потомка, сделала Ричарда в 1432 году... крупнейшим землевладельцем Англии...» [Норт, 2011, с. 177-178].
Как видите, король ничем не мог помешать сыну предателя унаследовать огромное состояние; к XV веку Англией правила уже не единая властная группировка, а правящая коалиция, каждый из участников которой обладал соблюдаемыми другими участниками правами.
В 1660 году (уже после революции и реставрации Карла II) это положение дел было оформлено официально: английский парламент принял «Закон об уничтожении держаний», полностью отменивший право короля на возврат пожалованных земель. Права собственности окончательно отделились от статуса землевладельца во властной группировке:
«Как только все землевладельцы из числа элиты получили одинаковые права, такие как право наследования и позднее – право завещания, элита приобрела общий интерес защищать эти права от посягательств со стороны короля или какого-то одного из элементов господствующей коалиции. Теперь элиты могли использовать землю более эффективно, поскольку собственность всех представителей элиты была одинаково защищена.
Землей теперь преимущественно владели не могущественные индивиды только потому, что они обладали политическим влиянием; теперь ею чаще владели индивиды, которые способны были использовать имеющуюся у них земельную собственность наиболее эффективным образом» [Норт, 2011, с. 276].
Таким образом когда-то исключительно личное отношение «землевладения» эволюционировало в безличное право собственности, легко передаваемое произвольным лицам. «Происхождение правовой системы связано с определением привилегий элиты» [Норт, 2011, с. 111], – не очень удачно формулируют авторы свое понимание этого процесса; правильнее было бы сказать – у членов элиты нет другого способа закрепить свои привилегии, кроме создания института безличного права. Обычаи, писаные законы, традиции судебных разбирательств, согласованные действия землевладельцев в парламенте – все это вместе и создает такие институты.
Читатель. Погодите-ка, вы упомянули судебные разбирательства?! Но разве партнерская организация, которой, по Норту, является правящая коалиция, может обращаться в суд? Это ведь внешний арбитраж, организация сразу становится контрактной!
Теоретик. И снова я с вами соглашусь: конечно же контрактной! По-другому и быть не может, ведь мы помним, что естественная иерархия возможна лишь в организации с небольшим количеством участников (до 150 максимум, а реально и того меньше). Уже к 1436 году в Англии насчитывалось 234 крупных землевладельца [Норт, 2011, с. 199], и регулировать их взаимоотношения партнерским способом было совершенно невозможно. Поэтому параллельно с «феодальной лестницей» возникло и земельное право, защищавшее привилегии правящей элиты на безличной основе. Разумеется, захват чужих земель как с помощью вооруженных людей, так и с использованием коррумпированных судов благополучно продолжался всю английскую историю; но подобные события были относительно редкими. Основная масса аристократов (в число которых входил, в частности, Ричард Йоркский) реально обладала правами наследовать землю.
Таким образом, длительная эволюция правящей коалиции (по крайней мере, в условиях наделения ее участников землей и правом наследования) шаг за шагом приводит к возникновению внутри нее контрактных отношений, которые поддерживаются внешним институтом – сначала королевским, а затем и более независимым судом. Мы выделили слово «длительная» жирным шрифтом, чтобы подчеркнуть крайнюю медленность этого процесса: от формирования в Англии правящей коалиции (Нормандского завоевания) до появления в ней первых прав наследования прошло 150 лет (пять поколений), и еще 450 лет понадобилось, чтобы окончательно закрепить это право за представителями правящей элиты. Шестьсот лет, уважаемый читатель, шестьсот лет – таков реальный срок естественного формирования безличных прав в правящих группировках.
Особенно смешно в связи с этим выглядят заголовки книг про «Новое российское дворянство». Какое там дворянство, когда в современной России не наследуется даже место правителя, и не то что «права», а саму жизнь детей бывшего президента приходится защищать закулисными соглашениями?!
Читатель. Шестьсот лет! Да у какой современной страны есть лишние шестьсот лет?! Получается, что кто не успел сформировать правовую элиту, то опоздал навсегда?
Теоретик. Ну, это уже довольно крайний вывод из теории «социальных порядков». Норт с соавторами ничего подобного не утверждают, да и из нашей теории Власти следует, что в делах государственного обустройства нет ничего невозможного.
По крайней мере, один пример скоростного внедрения правового сознания в головы правящей элиты у человечества имеется: это сингапурское правление Ли Кван Ю, принципиально поставившего закон выше статуса человека в местной элите. По всем рейтингам «власти закона» Сингапур находится в числе самых законопослушных государств планеты. Однако мы не проводили анализ сингапурских властных группировок и потому не исключаем возможности, что и там на практике «друзьям все, остальным закон», просто друзья эти находятся, например, за океаном
Настоящая проблема – надеюсь, вы помните, что Норта интересует экономический рост, а не эволюция элиты? – заключается совсем в другом.
Права членов правящей коалиции, даже безличные и защищаемые внешним судом, все равно еще не те «права собственности», которые обеспечивают экономический рост. Для решения своей главной задачи Норту с соавторами требовалось сделать еще один шаг: объяснить, как уважение прав хорошо вооруженного джентльмена превращается в безусловную защиту прав не умеющего держать оружие обывателя.
Напомним, что на этот же переход обратил внимание Фуко: демонстративные казни-расправы, направленные на восстановление нарушенных привилегий знати, в один прекрасный момент сменились тюремным заключением, призванным защищать собственность простого люда. Фуко не задавался вопросом, почему вдруг элита озаботилась проблемами простонародья, а просто констатировал, что у нее появилась такая потребность. Норт, Уоллис и Вайнгаст идут дальше, раскрывая причины такого решения
К счастью, у авторов есть безотказный способ решения подобных вопросов. Достаточно показать выгодность чего-либо для элиты, и дело в шляпе: конечно же элита тут же сделает го, что ей выгодно. Распространение безличных (универсальных) прав собственности на простых граждан оказывается тоже выгодным делом:
«Переход, таким образом, осуществляется в два этапа. Во-первых, естественное государство должно развить такое институциональное устройство, которое позволит элитам создать возможность безличных отношений внутри них самих. Во-вторых, действительный переход начинается, когда господствующая коалиция приходит к выводу, что в интересах элиты расширить безличный обмен внутри элиты и институционализировать элитарный открытый доступ к организациям, эффективно обеспечивая открытый доступ для элит...» [Норт, 2011, с. 75-76/.
Но в чем же заключается выгодность распространения безличного права за пределы элиты? Авторы снова обращаются к историческому примеру:
«В Семилетней войне (1754-1763), также известной как Война с французами и индейцами, британцы победили французов в Канаде, потому что британский флот помешал французскому флоту осуществлять снабжение своих сил в Канаде... Проблема блокады Франции... заключалась в том, что в 1700 г. ни один флот мира не мог больше месяца держать большие флотилии кораблей в море. Низкое качество провизии приводило к тому, что матросы и офицеры на кораблях быстро слабели и заболевали. Тем не менее в 1758 г. флотилия адмирала Хоука оставалась в море непрерывно в течение шести месяцев. Хоук оставался у берегов Франции до тех пор, пока французская флотилия не вышла из Бреста 16 ноября. Хоук вступил в сражение с французами и заставил их укрыться в заливе у полуострова Киберон, где французы остались под британской блокадой до окончания войны» [Норт, 2011, с. 312-313].
Победу англичанам обеспечило качественно лучшее, чем в 1700 году, снабжение своего военно-морского флота. Что же изменилось в его организации за полвека? Изменился порядок финансирования государственных закупок. В XVII веке он носил глубоко личный характер:
«...Гауден [генеральный инспектор по закупкам середины XVII века. – Прим. авт.] лично договаривался о [товарных] кредитах с поставщиками, у которых он покупал товары. Затем Гауден ожидал возмещения от правительства. До тех пор пока долги перед поставщиками были лично связаны с физическими лицами в военно-морском флоте вроде Гаудена, конкуренция среди поставщиков была невозможна. Кто из поставщиков получит оплату первым? От ответа на этот вопрос зависело, кто из поставщиков выживет. Потенциальные поставщики понимали, что личные кредитные соглашения приведут к тому, что один из поставщиков [личный друг Гаудена. – Прим. авт.] будет обладать явным преимуществом перед другими. В результате потенциальные поставщики так и оставались потенциальными, а не реальными поставщиками» [Норт, 2011, с. 315].
Оказывается, личные отношения представляют проблему
Запомните это и никогда не забывайте! Личные отношения хороши только во властных группировках, существующих за счет использования ресурсов, добываемых внешними по отношению к ним организациям. В самих этих организациях личные отношения и прочую «политику» нужно выжигать каленым железом: они снижают производительность и создают почву для возникновения конкурирующих властных группировок
не только для поставщиков (не знаком с Гауденом – не получишь денег), но и для покупателя (сторонние поставщики не желают рисковать, и выбирать приходится только из узкого круга). Начиная с 1688 года (когда в Англии произошла Славная революция и на престол взошел Вильгельм III Оранский) английское государство – несомненно, под голландским влиянием – стало применять безличные формы кредитных соглашений: облигации и векселя со свободным обращением на рынке. Получив оплату векселями, поставщики могли не только ждать их погашения британским правительством, но и в любой момент продать их с некоторым дисконтом.
Уже не требовалось быть хорошим знакомым инспектора по закупкам, чтобы получить деньги. Круг поставщиков расширился, возникла конкуренция, и уже через полвека это дало свои результаты. Вот так переход от личных к безличным отношениям за пределами элиты обеспечил Англии победу над извечным врагом – а позднее и статус «владычицы морей».
Вторым существенным изменением, произошедшим в Англии в итоге Славной революции, стало внесение безличных отношений и в сферу государственных финансов.
«Личностная природа суверенных долгов в естественном государстве приводила к ограниченности кредитных ресурсов, доступных всем европейским суверенам в начале Нового времени; так, короли династии Стюартов не могли получить достаточно денег для финансирования своих правительств... После Революции 1688 года суверенный долг стал безличным обязательством парламента. Для выпуска или изменения долговых обязательств теперь нужно было принимать парламентский закон. Король больше не мог в одностороннем порядке изменять условия заимствований (например, снизить процентные платежи, прекратить платить кредиторам или объявить дефолт), не получив сначала от парламента нового законодательного акта. Новый долговой механизм значительно увеличил кредитоспособность английского государства. Меньше чем за десятилетие долг вырос почти на порядок – примерно с 5% предполагаемого валового национального продукта до 40%» [Норт, 2011, с. 319-320].
Таким образом, те господствующие коалиции, которые рискуют перенести безличные отношения за пределы элиты,
Разумеется, для этого за пределами элиты уже должна существовать развитая экономика. Как мы уже знаем из книги Тилли, «капитал» в виде крупных городов и связанных с ними финансовых рынков возникает далеко не везде; в аграрной экономике переход к безличным правам не дает никакого выигрыша. Успех «открытого доступа» возможен лишь там, где господствующая коалиция имеет доступ к торгово-промышленной городской среде
получают ощутимое преимущество – как Англия перед Францией в XVIII веке. Получается, что безличные (правовые) отношения оказываются выгодны как внутри элиты, так и за ее пределами. Так может быть, они вообще лучше личных, и «правовое государство» может быть рекомендовано в качестве универсального рецепта не только для государств, но и для властных группировок? На первый взгляд кажется, что авторы именно это и утверждают:
Но не будем забывать, что безличное право не падает с неба, а появляется лишь там, где уже существует достаточно стабильная господствующая коалиция, осуществляющая эффективный контроль над насилием. Даже Англии для перехода к «открытому доступу» понадобился приехавший с континента (с немаленькой армией) новый король – Вильгельм III; до Славной революции ни один английский король не позволить себе такого риска. Способны ли безличные организации вроде парламентов, и безличные права вроде прав человека сами по себе, без стоящих за ними господствующих коалиций, обеспечивать контроль над насилием? Норт, Вайнгаст и Уоллис не задают прямо этот вопрос, но косвенно признают его право на существование:
«...свойственное естественным государствам ограничение доступа призвано решить проблему насилия – индивиды и группы, способные на насилие, получают стимулы к сотрудничеству. То есть ограничение доступа – не просто средство максимизировать доходы правящей элиты. Политика на основе порядков открытого доступа: универсальные безличные права и принцип верховенства права, открытый доступ к рынкам, все большие экономические свободы – все это снижает способность естественного государства контролировать насилие. Таким образом, подобные перемены угрожают сделать жизнь людей хуже, а не лучше» [Норт, 2011, с. 437].
Разумеется, авторы не задаются вопросом, насколько «открытый доступ» снижает способность контролировать насилие для «неестественного» государства (это было бы слишком даже для нобелевского лауреата). Но примеры фашистских переворотов во вроде бы уже вполне «неестественных» Италии и Германии наводят на мысль, что та же самая закономерность работает и здесь: контроль насилия с помощью контрактных организаций неустойчив и должен подкрепляться дополнительным институтом, а именно – привычкой
А если по-научному – то политической культурой элиты, приводящей к олигархической форме Власти
сложившихся властных группировок решать конфликты мирным путем. Как только одна из таких группировок (в силу молодости или резкого изменения личного состава) отказывается от принципа мирного сосуществования и прибегает к внутриэлитному насилию, контрактные организации оказываются неспособны ей противостоять.
Таким образом, книга Норта, Уоллиса и Вайнгаста дает окончательный (и полностью согласующийся с нашей теорией Власти) ответ на вопрос о причинах экономического роста в одних государствах и экономической стагнации в других. Различие между этими государствами заключается в устройстве их правящих коалиций (наличие внутри них самих правовых отношений) и уровне их политической культуры (готовности распространить правовые отношения на все население, и умение удержаться при этом у власти). Те страны, чьи правящие элиты неспособны к качественному государственному правлению (не говоря уже о неумении решать вопросы между собой правовым путем), обречены на экономический застой и деградацию.
Однако это вовсе не означает, что подобные «нехорошие» элиты нужно немедленно отстранять от правления (особенно с помощью гуманитарных бомбардировок): худо-бедно, но они все же обеспечивают контроль над насилием – главную жизнеобеспечивающую функцию государства.
Уничтожение плохих элит не может привести ни к чему другому, кроме как к формированию еще более молодых и неопытных новых элит, что неизбежно сопровождается значительным ростом насилия.
Социальный прогресс следует искать на пути повышения политической культуры властных группировок, ради чего, собственно, мы и написали нашу книгу.
0 коммент.:
Отправить комментарий