Александр Секацкий
Один из наиболее известных сюжетов гегелевской философии получил название "диалектика господина и раба". Вкратце суть его сводится к следующему.
Допустим, мы считаем волю к власти неустранимым мотивом человеческого бытия. Одни люди оказываются властвующими, прочие, соответственно, им подчиняются. Сразу же возникает вопрос: почему? Можно сослаться на то, что властвующие - это имущие, они обладают средствами производства, чем и обеспечивают себе господство. Такое объяснение предлагает, например, марксизм. Ясно, однако, что вопрос этим не решается: нас интересует, почему средства производства оказываются, скажем, у него, а не у меня? Можно заявить: "Властвует тот, кто сильнее". Но и этот ответ слишком расплывчатый: именно природа силы, благодаря которой господин господствует, и требует объяснения, ведь не о физической же силе идет речь.
Скорее, имеется в виду внутреннее качество как решающий признак власть имущего. Как раз об этом и говорит Аристотель в своей чеканной формуле: "Одни люди по природе своей свободны, другие же рабы; и быть им рабами полезно и справедливо". Наконец, Гегель ставит точки над i: господин есть тот, кто готов поставить жизнь на кон. Тот, кто не отваживается на предельную ставку, обнаруживает тем самым свою природу слуги.
Богатство рано или поздно отнимут, если оно не подкреплено готовностью к смертельному риску. Традиция будет сметена, когда накопится отложенный соблазн. Следовательно, восхождение элиты опирается на вызов, брошенный смертью, на преодоленный страх потерять свое драгоценное существование.
Такие люди и берут бесхозную или едва удерживаемую власть в свои руки. А уж затем нетрудно получить и санкцию на власть: ее сформулируют специалисты по словам, если им заплатить или, например, грозно взглянуть на них. Далее история развивается по схеме, описанной итальянским философом Парето: сословие господ учреждает (или переучреждает) государство, понимаемое как механизм сохранения власти, положение в обществе на несколько поколений стабилизируется - господину достаточно лишь время от времени подтверждать свою готовность к смертельному риску.
Однако из-за редкого употребления эта способность постепенно утрачивается, и в какой-то момент очередное поколение власть имущих начинает держаться только на социальной инерции. Соответствующий пункт исторического развития Парето назвал усталостью элиты: теперь власть принадлежит не господину, а исполняющему обязанности господина. Понятно, что долго так продолжаться не может: подобно всякому временщику, и.о. господина пытается урвать побольше ("на будущее"), подкупить тех, в ком распознает угрозу. Но дело его обречено: новая восходящая элита, хищная, ненасытная, легко бросающая на кон свои и чужие жизни, решительно забирает власть из дрожащих рук.
События, развернувшиеся в России за последнее десятилетие, при всем их противоречивом содержании, прежде всего знаменуют собой процесс смены элит. Одряхлевшая партноменклатура окончательно утратила хватку господина и была сметена политическим авангардом, состоявшим из обделенных специалистов по словам. Этот малочисленный авангард в свою очередь тут же рассеялся, поскольку, не обладая никаким навыком, подходящим для отбора в элиту, не тянул даже на и.о. Имя нового коллективного господина сегодня известно: братва. Столь же хорошо известен его самый популярный, хотя и временный псевдоним - "новые русские". Господство еще не оформлено юридически, но фактически новая элита уже правит уверенной и твердой рукой. Всмотримся в ее черты.
Качества, характеризующие "господина по природе своей", обнаруживаются без труда. Бандиты ставят жизнь на кон не задумываясь. Готовность к риску распространяется и на имущественный риск, чем восполняется один из самых тяжелых дефицитов российского общества - дефицит инициативы и предприимчивости. Имеется и еще один, редчайший в наших условиях навык - способность к самостоятельному принятию решений и личной ответственности за их исполнение: братва связана принципом "отвечаешь за базар". Наконец, щедрость как неизменный атрибут властелина - она карикатурным образом воспета в анекдотах как расточительность новых русских.
Кстати, обилие анекдотов о новых русских на фоне почти полного их отсутствия в отношении представителей политической власти является характерным симптомом: фольклорное сознание отнюдь не введено в заблуждение по поводу истинных хозяев жизни.
Впрочем, не стоит, пожалуй, сокрушаться в очередной раз о неисповедимых путях России. Стойкое бесстрашие, проявляемое на уровне инстинкта компактной социальной группой, есть всеобщее достояние нации, порой гораздо более важное, чем образованность или даже историческая память. Пресловутая английская сдержанность может ввести в заблуждение только при поверхностном взгляде: на самом деле она прикрывает отказ от "лишних движений", готовность мгновенно вступиться за свои права. Достаточно вспомнить знаменитых английских футбольных болельщиков, наводящих ужас на всю Европу (тем же итальянским или аргентинским болельщикам, внешне гораздо более экспрессивным, не раз доставалось от английских фанов), чтобы понять, почему над Британской Империей никогда не заходило солнце. Парни из Ливерпуля, готовые постоять за себя, подтверждают принадлежность к элите по главному критерию, и это отнюдь не мешает проявлению других, вторичных качеств - той же сдержанности, склонности к индивидуализму, доходящему до чудачества.
Ясно также, что власть бандитов была бы невозможна в Ливерпуле. У них нет там шанса, поскольку есть твердая воля свободных людей, не утративших навыка господина. В России такой шанс имеется - более того, шанс можно назвать стопроцентным ввиду отсутствия сколько-нибудь достойных претендентов, хотя бы о тдаленно напоминающих элиту. Но прежде чем говорить об этом, следует еще раз напомнить, что "преемственность закона" (равно как и другие составляющие демократического выбора) производна от наличия свободных людей, готовых при случае предъявить свое право принадлежности к "свободнорожденным" вплоть до высшей ставки на кону.
Философ и культуролог Михаил Петров пришел к выводу, что античные полисы, первые оплоты демократии, были основаны пиратами Эгейского моря: именно они обладали всеми качествами "господина по природе своей" и могли конвертировать важнейшие навыки властвования в любую целесообразную деятельность. Мы можем этому не верить, но вспомним, кем были фактически учреждены Северо-Американские Соединенные Штаты: вспомним покорителей дикого Запада, отчаянных авантюристов с кольтом на ремне, быть может, не слишком образованных, но никому не собирающихся уступать свою свободу. Это их потомки теперь правят миром.
В длинном списке элит - пираты, викинги, рыцари, дворяне, казаки, бандиты, ковбои и т.д. - встречаются как имена, так и псевдонимы, но все они суть предтечи и гаранты демократии.
Теперь нетрудно понять, что же прежде всего потеряла Россия за 70 коммунистических лет - людей, обладающих навыками свободы и властвования. Партократия оказалась одной из самых безумных и кровожадных элит в истории. Комиссары в пыльных шлемах уничтожали друг друга намного быстрее, чем, например, французские дворяне XVII века или современные российские бандиты (хотя некоторая квота взаимоуничтожения необходима для предотвращения усталости элит). В результате уже к концу 40-х годов властный слой Советского Союза был представлен исключительно случайной подборкой из чиновничьего сословия, едва способной лишь к поддержанию социальной инерции.
Все четыре "ветви власти", существующие сегодня в России, носят это имя по недоразумению. Братве они не конкуренты, даже достойного сопротивления не видно: пресловутая "борьба за власть" больше похожа на попытку оговорить приемлемые условия для капитуляции. Следует, правда, заметить, что суд (система права) у российских властных элит всегда считалась делом второстепенным - не удивительно, что зависимость современного правосудия от воли нового коллективного господина (братвы) мало чем отличается от "независимости" советского правосудия 30-40-х годов. Не могут претендовать на роль реальной силы и толпы обиженных, стекающихся в ряды коммунистической оппозиции: простого количества отнюдь не достаточно для подкрепления властной претензии, а ни о какой "готовности к риску" не может идти даже и речи.
Таким образом, приход новой элиты, соответствующей всем исторически опробованным критериям, не только неизбежен, но и, в известном смысле, предоставляет обанкротившемуся обществу реальный шанс: появление устойчивого, динамичного, инициативного и знающего себе цену авангарда, будущих учредителей нового жизнеспособного государства. Пока братва как элита в первом поколении еще не обрела спокойной уверенности господина - но, впрочем, уже сейчас без помех забивает стрелку в Смольном.
