26.04.2024 08:00
Пятница, ув. друзья. У нас рубрика «Собеседники Вечности», и в студии несколько необычные Собеседники Вечности — ибо их двое: ув. Александр и ув. Александр. Посовещавшись среди себя, я решил, что их вдумчивые вопросы слишком близки по тематике, чтобы насильственно разделять рассуждение надвое. Итак.
Ув. Александр I:
1) «Возможно, вы уже писали ранее о том, можно ли и нужно ли помочь человеку с украиной и навальнизмом головного мозга, и если можно, то как.
О том, что наркоману нельзя помочь «снаружи» я знаю. Даже если сам захочет, можно только заменить зависимость, а против воли и вовсе ничего нельзя сделать.
Возможно, волнующее меня ментальное нарушение (я считаю что они неразрывно связаны) всё-таки не так встроено в биохимию, как наркотики, и попробовать помочь можно».
Ув. Александр II:
2) «Здравствуйте, Виктор! Хотелось бы прочитать вдумчивое рассуждение, посвященное практике христианской добродетели смирения. На самом деле, конечно, вы пишете об этом регулярно, но текста, целиком посвященного разбору этого вопроса, на вашем проекте не нашел. С учетом того, что любая живая традиция обязана быть вечно неизменной и при этом всегда новой, что бы вы посчитали определяющими чертами такой практики сегодня?»
Начать стоит с зарисовки из жизни. Недавно автору этих взволнованных строк довелось вести доверительную беседу с одним ув. практикующим психологом, в ходе которой ув. психолог эмоционально отметил, что ему стало вот прям легче. Поскольку моя роль свелась преимущественно к благожелательному выслушиванию, я беззлобно заметил, что могу заодно достать блокнот и время от времени спрашивать «что вы об этом думаете», чтобы терапия была уже совсем как у взрослых. И добавил, что, по моему скромному мнению, исход всякой психологической терапии зависит от намерений ув. клиента — и лишь в небольшой степени от способности его собеседника задавать наивные вопросы.
Мы посмеялись, но факт остался фактом. На забитой наследиями XX века исторической антресоли мы, помимо всего прочего, получили и такое наследство, как вера в человеческое могущество. То есть концепцию (тысячеликую, но в то же время единую), согласно которой человеку потенциально подвластно всё — от покорения стихий до изменения себя и/или другого человека.
Насчёт покорения стихий иллюзии, кажется, уже отчасти рассеялись (несогласным с этим я бы рекомендовал попробовать изменить направление хотя бы лёгкого ветерка), а относительно человека они всё ещё с нами. Нам предъявляют технологии воздействия и провозглашают, что они работают; предъявляют результаты психотерапий, медикаментозных курсов, рекламных и политтехнологических кампаний.
Рискну дерзко заявить, что все так называемые успехи этих воздействий связаны не с изменением человека и человеческих масс. Они суть эксплуатация человеческой способности приспосабливаться — и человеческой же тяги к повышению своей субъективной популяционной ценности. Первое — инструмент, второе — генеральная цель.
Здесь, как обычно, я вставлю справку-малютку для новых ув. друзей:
Субъективная популяционная ценность есть, грубо говоря, наша самооценка «глазами мироздания». То есть глазами всех тех, кого мы назначили и выбрали своими судьями. Мы конструируем её не только из общего мнения среды/общества, но также из оценки нас собственными внутренними авторитетами, включая каких-нибудь покойных предков, Брюса Ли с Элвисом и, наконец, Господа Бога. Причины, по которым эта популяционная ценность для нас является определяющей, очевидны: наше внутреннее «Я» является исторической инновацией и надстройкой над нашим внутренним «Мы», коллективным императивом популяции, диктующим нам, хороши конкретные мы или плохи, полезны или вредны, жить нам или умереть. Поэтому во всех нас живёт неукротимая воля к тому, чтобы быть хорошими — даже порой ценой собственной физической жизни или преступлений. Звучит парадоксально — «быть хорошим ценой злодейства» — но логика жизни вообще не линейна.
конец справки-малютки
Человек, вступая во взаимодействие с действительностью, неизбежно вступает также и в конфликт с нею. При этом разделение конфликтов на внешние и внутренние представляется довольно искусственным: за исключением чисто механических воздействий вроде «попал под обстрел/автомобиль», внешние события мы получаем в виде их отражений в нашем собственном восприятии. Знаменитый мем с двумя пассажирами одного автобуса, унылым и весёлым, иллюстрирует эту персональность каждого отдельного восприятия как нельзя лучше.
На пути к утверждению своей субъективной популяционной ценности мы способны — такова наша природа — приносить жертвы. То есть платить отказами, расставаниями, усилиями, самозапретами и самопринуждениями.
Будучи существами социальными — и это не характеристика наших склонностей, а констатация нашей неотъемлемой потребности — мы не можем без общества. Если общества других людей у нас нет, мы, как показывает практика, моментально населяем «другими» собственное сознание. Я не уверен, что тут годится слово «населяем»: все эти другие безусловно и так квартируют в нас, просто когда мы оказываемся в одиночестве, голоса этих внутренних арендаторов выкручиваются на полную громкость.
Ну так вот. Я приводил на страницах данного проекта сотни примеров того, как под воздействием изменяющихся внешних запросов на одобряемый образ жизни и мыслей — люди разных стран и эпох приспосабливались, изменяя не только своё поведение, но и свои так называемые убеждения.
И это тот случай, когда нам не нужно залезать в древние тексты: у нас перед глазами достаточно поучительных трансформаций. Автор гиперсоветского стихотворения о том, что караваны ракет помчат нас, друзья, от звезды до звезды и на пыльных тропинках далёких планет останутся наши следы — спустя четверть века написал в эмиграции антисоветский (или, вернее, антироссийский) памфлет «Москва 2042».
Одна моя одноклассница (отличница, тележурналистка) в середине нулевых получила премию российского посольства за прочувствованный репортаж о праздновании Дня Победы в г. Риге, заканчивавшийся словами, что когда её дети вырастут — она поведёт их к памятнику Освободителям возлагать цветы. В 2022 году эта же дама подписала коллективный призыв к «русскоязычным Латвии» — с требованием «осознать», что отмечать День Победы — это значит поддерживать «военные преступления, изнасилования и убийства».
Эти примеры, с одной стороны, не дают оснований сомневаться в том, что их герои были искренни: то есть и писатель Войнович в 1960 году, и моя одноклассница в 2006-м искренне верили в то, что писали. Но и потом они тоже «искренне верили».
Просто не надо переоценивать так называемую искренность. Значительная часть наших убеждений не являются убеждениями — а являются механизмом нашего приспособления к тому, что мы считаем обязательными требованиями для получения одобрения. Настоящая метанойя, перемена ума, встречается редко — и, как правило, на деле представляет собой не «переубеждение», а обнаружение своей глубинной сути — и освобождение её от слишком уж тяжкого груза приспособления.
Если угодно, настоящая убеждённость похожа на веру того воина из «Нарнии» Клайва Льюиса, который с детства был воспитан в преданном служении демонической богине Таш, а сам вдруг оказался в раю льва Аслана — ибо, как пояснил ему сам лев, «всякое немерзкое служение — не может быть не мне». Прекрасная метафора, описывающая примат содержания над формой.
К чему я это всё: когда мы говорим об «украинстве» или «навальнизме» головного мозга, мы в действительности почти никогда не имеем дела с какими-то там Истинными Сутями.
Мне неизвестен ни один навальнист (Бог мой, что это ещё за мировоззрение такое), который не находился бы в жёстком анальном рабстве у своей тусовочки — реально повседневной или представляемой (в виде всяких френдесс по переписке и собственных родителей, можно покойных), которые совокупно и держат его за самооценку ежовой рукавицей, шантажируя, запугивая неодобрением и почёсывая за ушком за соответствие.
Что касается типового заукраинства — то и это беспомощный фантом, что доказано (уже поминавшимся на этом проекте) эпической аутотомией некоего москвича по фамилии Шевелёв. На лице героя — что и обеспечило ролику хитовость — почти постоянно возникает физическое страдание. Это страдание возникает оттого, что собеседник в буквальном смысле требует от него настоящих и последовательных убеждений — а он, москвич по фамилии Шевелёв, прожил десятилетия с высокой самооценкой, просто приспосабливая свою несложную психику под требования среды и искренне выдавая одобряемые ею вербальные сигналы.
В итоге мы видим потрясающую картину: искренне убеждённый человек без какого-либо действительного мировоззрения — причём биографически настолько удачливый, чтобы даже не утруждаться внутренней рационализацией и осмыслением напиханных в него речекряков.
Справедливости ради замечу, что точно таким же сомнительным счастливцем может быть и т. н. патриот России: просто в редколлегию его внутреннего «Мы» входят другие персонажи.
…В свете сказанного на вопрос ув. Александра I — «нужно и можно ли помочь человеку с украиной или навальнизмом головного мозга и если да, то как» — мы можем ответить примерно так:
— Мы можем помочь этому человеку, унижая и обижая его и всю его кодлу внутренних авторитетов — в случае если сами выступаем для него сколько-нибудь значимым авторитетом. Не нужна аргументация, не нужны споры на тему «кто начал», это путь в дурную бесконечность. Любые ваши аргументы будут парированы непобедимым оружием «это твоё мнение, а я считаю вот так». А вот унижение и причинение боли путём т. н. обесценивания его самого и всего, чему он поклоняется — это неплохой способ скорректировать его. Если вглубь его простого и беспорядочного ума проникнет тревожнейшая мысль «я с лузерами», то мы увидим беспокойство, переходящее потенциально в «переубеждение».
Аргументы в пользу того, чтобы сменить взгляды, он (а) отыщет сам (а). Разумеется, нам не стоит ждать, что мы получим настоящего патриота страны — настоящий патриотизм, как и вообще любое настоящее убеждение, измеряется не тем, сколько человек за него получил, а тем, сколько он за него отдал.
И здесь мы плавно переходим к добродетели смирения — теме вопроса ув. Александра II.
Я читал, что правильно по-русски стоило бы писать «смерение», ибо это заимствование из церковнославянского, а там в оригинале вместо «и» стоит ять.
Смирение — это не от слова «мир», а от слова «мера». Соответственно дятлы, утверждающие, будто смирение — это согласие быть безвольным быдлом, жертвой и потерпевшим, просто недоинформированы.
Смирение — это, если угодно, максимально честное осознание масштабов собственного могущества и пределов.
Один из ув. друзей в переписке напомнил мне на днях о 12 шагах анонимных алкоголиков (метод древний как бивень мамонта, но оскорбительно для специалистов эффективный). Так вот: первый шаг состоит в признании своего бессилия перед бухлом.
С точки зрения Человеческого Величия с такого признания просто не может, не имеет права, не должен начинаться путь к трезвости — как человек, признающий своё бессилие, может победить то, перед чем он, по его же словам, бессилен?
А вот так. Может.
Ибо дальше там начинается поиск силы более могущественной — и её обретение в лице «Бога —как-ты-его-понимаешь», и перепоручение себя этой воле.
Сторонники концепции Человеческого Величия на этом месте обычно падают на паркет и начинают издавать звуки о внутреннем рабстве у воображаемой внешней сущности.
Но простите, кротко спросим мы. Как внешняя сущность может быть воображаемой.
Человек находит в себе всемогущество — и оно делает его твёрдым, и бесстрашным, и сильным. И да, он отыскивает бесконечное и всесильное в крошечном и слабом себе — и это, безусловно, иррациональное и странное чудо.
Но жизнь полна чудес — и одно из них, между прочим, состоит в том, что мы отыскиваем внутри собственных душ силу, когда сдуваем своё пухлое внутреннее «Я» до такого размера, чтобы оно перестало заслонять от нас другие объекты.
В известном смысле «Я» похоже на стальной рубль. Он невелик и на него ничего не купишь — но мы, взяв его в пальцы, можем закрыть им Луну и Солнце: могучие светила, благодаря которым мы живём, встречаем весну и обедаем.
В свете вышеизложенного смирение сегодня есть царь всех психотерапий и шахиншах всех лайфхаков: оно избавляет нас от тяжкого клубка страхов, хотелок и зависимостей от оценки каких-то авторитетных стай блудниц и мужеложцев, забравшегося в центре нас на трон и объявившего себя — истинными и главными нами.
Мы в действительности гораздо больше этого убогого величия.
