25 июля. Памяти Джо Дасена

Мой СУД: 25 июля. В.Высоцкий со дня смерти.

Баллада о Любви.

1980 год. Олимпиада. У меня сломана нога, поэтому я в Москве. Много новых ощущений, все интересно. И вдруг отец шокирован. Я вижу у него слезы. По телевизору сообщают,что умер Джо Дасен. Я ничего не понимаю. И откуда то понимаю, что умер тот, кто на любимой пластинке пел "Кони привередливые" "Скалолазочку" и чьи песни пели старшие ребята во дворе. Помню свой шок, заполненную таганку,чувство не справедливости, принадлежность к истории,к Великому.
Похоже в тот день я стал взрослым.

25 июля. День Рождения В.М.Шукшина ч.2

Красная рубаха !!!

25 июля. День Рождения В.М.Шукшина

Василий Шукшин

Волки

В воскресенье, рано утром, к Ивану Дегтяреву явился тесть, Наум Кречетов, нестарый еще, расторопный мужик, хитрый и обаятельный. Иван не любил тестя; Наум, жалеючи дочь, терпел Ивана.

— Спишь? — живо заговорил Наум. — Эхха!.. Эдак, Ва­нечка, можно все царство небесное проспать. Здравствуйте.

— Я туда не сильно хотел. Не устремляюсь.

— Зря. Вставай-ка... Поедем съездим за дровишками. Я у бригадира выпросил две подводы. Конечно, не за «здорово живешь», но черт с ним — дров надо.

Иван полежал, подумал... И стал одеваться.

— Вот ведь почему молодежь в город уходит? — загово­рил он. — Да потому, что там отработал норму — иди гуляй. Отдохнуть человеку дают. Здесь — как проклятый: ни дня, ни ночи. Ни воскресенья.

— Што же, без дров сидеть? — спросила Нюра, жена Ивана. — Ему же коня достали, и он еще недовольный.

— Я слыхал: в городе тоже работать надо, — заметил тесть.

— Надо. Я бы с удовольствием лучше водопровод пошел рыть, траншеи: выложился раз, зато потом без горя — и вода, и отопление.

— С одной стороны, конечно, хорошо — водопровод, с другой — беда: ты ба тогда совсем заспался. Ну, хватит, по­ехали.

— Завтракать будешь? — спросила жена.

Иван отказался — не хотелось.

— С похмелья? — полюбопытствовал Наум.

— Так точно, ваше благородье!

— Да-а... Вот так. А ты говоришь — водопровод... Ну, по­ехали.

День был солнечный, ясный. Снег ослепительно блестел. В лесу тишина и нездешний покой.

Ехать надо было далеко — верст двадцать: ближе рубить не разрешалось.

Наум ехал впереди и все возмущался:

— Черт-те чего!.. Из лесу в лес — за дровами.

Иван дремал в санях. Мерная езда убаюкивала.

Выехали на просеку, спустились в открытую логовину, стали подыматься в гору. Там, на горе, снова синей стеной вставал лес.

Почти выехали в гору... И тут увидели, недалеко от доро­ги, — пять штук. Вышли из леса, стоят, ждут. Волки.

Наум остановил коня, негромко, нараспев заматерился:

— Твою в душеньку ма-ать... Голубочки сизые. Выстави­лись.

Конь Ивана, молодой, трусливый, попятился, заступил оглоблю. Иван задержал вожжами, разворачивая его. Конь храпел, бил ногами — не мог перешагнуть оглоблину.

Волки двинулись с горы.

Наум уже развернулся, крикнул:

— Ну, што ты?!

Иван выскочил из саней, насилу втолкал коня в оглоб­ли... Упал в сани. Конь сам развернулся и с места взял в мах. Наум был уже далеко.

— Грабю-ут! — заполошно орал он, нахлестывая коня.

Волки серыми комками податливо катились с горы, на­перерез подводам.

— Грабю-ут! — орал Наум.

«Что он, с ума сходит? — невольно подумал Иван. — Кто кого грабит?» Он испугался, но как-то странно: были и страх, и жгучее любопытство, и смех брал над тестем. Скоро, одна­ко, любопытство прошло. И смешно тоже уже не было. Волки достигли дороги метрах в ста позади саней и, вытянув­шись цепочкой, стали быстро нагонять. Иван крепко вце­пился в передок саней и смотрел на волков.

Впереди отмахивал крупный, грудастый, с паленой мордой... Уже только метров пятнадцать-двадцать отделяло его от саней. Ивана поразило несходство волка с овчаркой. Раньше он волков так близко не видел и считал, что это что-то вроде овчарки, только крупнее. Сейчас понял, что волк — это волк, зверь. Самую лютую собаку еще может в последний миг что-то остановить: страх, ласка, неожиданный окрик че­ловека. Этого, с паленой мордой, могла остановить только смерть. Он не рычал, не пугал... Он догонял жертву. И взгляд его круглых желтых глаз был прям и прост.

Иван оглядел сани — ничего, ни малого прутика. Оба то­пора в санях тестя. Только клок сена под боком да бич в руке.

— Грабю-ут! — кричал Наум.

Ивана охватил настоящий страх.

Передний, очевидно вожак, стал обходить сани, приме­риваясь к лошади. Он был в каких-нибудь двух метрах... Иван привстал и, держась левой рукой за отводину саней, огрел вожака бичом. Тот не ждал этого, лязгнул зубами, прыгнул в сторону. Сбился с маха... Сзади налетели другие. Вся стая крутнулась с разгона вокруг вожака. Тот присел на задние лапы, ударил клыками одного, другого... И снова, вырвавшись вперед, легко догнал сани. Иван приготовился, ждал момента... Хотел еще раз достать вожака. Но тот стал обходить сани дальше. И еще один отвалил в сторону от сво­ры и тоже начал обходить сани — с другой стороны. Иван стиснул зубы, сморщился... «Конец. Смерть». Глянул вперед.

— Сто-ой! — заорал он. — Отец!.. Дай топор!

Наум нахлестывал коня. Оглянулся, увидел, как обходят зятя волки, и быстро отвернулся.

— Придержи малость, отец!.. Дай топор! Мы отобьемся!..

— Грабю-ут!

— Придержи, мы отобьемся!.. Придержи малость, гад та­кой!

— Кидай им чево-нибудь! — крикнул Наум.

Вожак поравнялся с лошадью и выбирал момент, чтоб прыгнуть на нее. Волки, бежавшие сзади, были совсем близ­ко: малейшая задержка, и они с ходу влетят в сани — и ко­нец. Иван кинул клочок сена; волки не обратили на это вни­мания.

— Отец, сука, придержи, кинь топор!

Наум обернулся.

— Ванька!.. Гляди, кину!..

— Ты придержи!

— Гляди, кидаю! — Наум бросил на обочину дороги топор.

Иван примерился... Прыгнул из саней, схватил топор... Прыгая, он пугнул трех задних волков, они отскочили в сторону, осадили бег, намереваясь броситься на человека. Но в то самое мгновение вожак, почувствовав под собой твердый наст, прыгнул. Конь шарахнулся в сторону, в сугроб... Сани перевернулись: оглобли свернули хомут, он захлестнул коню горло. Конь захрипел, забился в оглоблях. Волк, настигав­ший жертву с другой стороны, прыгнул под коня и ударом когтистой лапы распустил ему брюхо повдоль. Три отстав­ших волка бросились тоже к жертве.

В последующее мгновение все пять рвали мясо еще дры­гавшей лошади, растаскивали на ослепительно белом снегу дымящиеся клубки сизо-красных кишок, урчали. Вожак дваж­ды прямо глянул своими желтыми круглыми глазами на че­ловека...

Все случилось так чудовищно скоро и просто, что смахи­вало скорей на сон. Иван стоял с топором в руках, растерян­но смотрел на волков. Вожак еще раз глянул на него... И взгляд этот, торжествующий, наглый, обозлил Ивана. Он поднял топор, заорал что было силы и кинулся к волкам. Они нехотя отбежали несколько шагов и остановились, облизывая окровавленные рты. Делали они это так старательно и увлеченно, что, казалось, человек с топором нимало их не занимает. Впрочем, вожак смотрел внимательно и прямо. Иван обругал его самыми страшными словами, какие знал. Взмахнул топором и шагнул к нему... Вожак не двинулся с места. Иван тоже остановился.

— Ваша взяла, — сказал он. — Жрите, сволочи. — И по­шел в деревню. На растерзанного коня старался не смотреть. Но не выдержал, глянул... И сердце сжалось от жалости, и злость великая взяла на тестя. Он скорым шагом пошел по дороге.

— Ну погоди!.. Погоди у меня, змей ползучий. Ведь отби­лись бы — и конь был бы целый. Шкура.

Наум ждал зятя за поворотом. Увидев его, живого и не­вредимого, искренне обрадовался:

— Живой? Слава те Господи! — На совести у него все-та­ки было неспокойно.

— Живой! — откликнулся Иван. — А ты тоже живой?

Наум почуял в голосе зятя недоброе. На всякий случай зашагнул к саням.

— Ну, что они там?..

— Поклон тебе передают. Шкура!..

— Чего ты? Лаешься-то?..

— Я тебя бить буду, а не лаяться.

Иван подходил к саням. Наум стегнул лошадь.

— Стой! — крикнул Иван и побежал за санями. — Стой, паразит!

Наум нахлестывал коня... Началась другая гонка: человек догонял человека.

— Стой, тебе говорят! — кричал Иван.

— Заполошный! — кричал в ответ Наум. — Чего ты взъел­ся-то? С ума, что ли, спятил! Я-то при чем здесь?

— Ни при чем?! Мы бы отбились, а ты предал!..

— Да как отбились?! Ты что!

— Предал, змей! Я тебя проучу! Не уйдешь ты от меня, остановись лучше. Одного отметелю — не так будет позорно. А то при людях отлуплю. И расскажу все... Остановись лучше!

— Сейчас — остановился, держи карман! — Наум нахлес­тывал коня. — Оглоед чертов... откуда ты взялся на нашу го­лову!

— Послушай доброго совета: остановись! — Иван стал выдыхаться. — Тебе же лучше: отметелю и никому не скажу.

— Тебя, дьявола, голого в родню приняли, а ты же на меня с топором! Стыд-то есть или нету?

— Вот отметелю, потом про стыд поговорим. Остано­вись! — Иван бежал медленно, уже отстал. И наконец вовсе бросил догонять. Пошел шагом.

— Найду, никуда не денешься! — крикнул он напоследок тестю.

Дома у себя Иван никого не застал: на двери висел замок. Он отомкнул его, вошел в дом. Поискал в шкафу... Нашел не допитую вчера бутылку водки, налил стакан, выпил и пошел к тестю.

В ограде тестя стояла выпряженная лошадь.

— Дома, — удовлетворенно сказал Иван.

Толкнулся в дверь — не заперто. Он ждал, что будет за­перто. Иван вошел в избу... Его ждали: в избе сидели тесть, жена Ивана и милиционер. Милиционер улыбался.

— Ну что, Иван?

— Та-ак... Сбегал уже? — спросил Иван, глядя на тестя.

— Сбегал, сбегал. Налил шары-то, успел?

— Малость принял для... красноречия. — Иван сел на та­буретку.

— Ты чего это, Иван? С ума, что ли, сошел? — поднялась Нюра. — Ты что?

— Хотел папаню твоего поучить... Как надо человеком быть.

— Брось ты, Иван, — заговорил милиционер. — Ну, слу­чилось несчастье, испугались оба... Кто же ждал, что так будет? Стихия.

— Мы бы легко отбились. Я потом один был с ними...

— Я ж тебе бросил топор? Ты попросил — я бросил. Чево еще-то от меня требовалось?

— Самую малость: чтоб ты человеком был. А ты — шкура. Учить я тебя все равно буду.

— Учитель выискался! Сопля... Гол как сокол, пришел в дом на все на готовенькое да еще грозится. Да еще недоволь­ный всем: водопроводов, видите ли, нету!

— Да не в этом дело, Наум, — сказал милиционер. — При чем туг водопровод?

— В деревне плохо!.. В городе лучше, — продолжал Наум. — А чево приперся сюда? Недовольство свое показы­вать? Народ возбуждать?

— От сука! — изумился Иван. И встал.

Милиционер тоже встал.

— Бросьте вы! Пошли, Иван...

— Таких возбудителев-то знаешь куда девают? — не уни­мался Наум.

— Знаю! — ответил Иван. — В прорубь головой... — И шаг­нул к тестю.

Милиционер взял Ивана под руки и повел из избы.

На улице остановились, закурили.

— Ну не паразит ли! — все изумлялся Иван. — И на меня же попер.

— Да брось ты его!

— Нет, отметелить я его должен.

— Ну и заработаешь! Из-за дерьма.

— Куда ты меня счас?

— Пойдем, переночуешь у нас... Остынешь. А то себе хуже сделаешь. Не связывайся.

— Нет, это же... что ж это за человек?

— Нельзя, Иван, нельзя: кулаками ничего не докажешь.

Пошли по улице по направлению к сельской кутузке.

— Там-то не мог? — спросил вдруг милиционер.

— Не догнал! — с досадой сказал Иван. — Не мог до­гнать.

— Ну вот... Теперь все — теперь нельзя.

— Коня жалко.

— Да...

Замолчали. Долго шли молча.

— Слушай, отпусти ты меня. — Иван остановился. — Ну чего я в воскресенье там буду? Не трону я его.

— Да нет, пойдем. А то потом не оберешься... Тебя жалеючи говорю. Пойдем в шахматишки сыграем... Играешь в шахматы?

Иван сплюнул на снег окурок и полез в карман за другой папироской.

— Играю.

Мой СУД

25 июля. День Рождения Ф. Черенкова

Федя, именно так, исключительно уважительно звали и до сих пор зовут Черенкова болельщики со стажем всех команд, это сравнимо с Валера Харламов, Эдик Стрельцов или Володя Высоцкий.

Федя, по мне воплощение Русского характера в футболе (нашего поколения), исключительный талант, выдающееся мастерство и несправедливость, и если хотите трагедия.

А еще полная отдача, самопожертвование, искренность и чистота.

Это все делает из Федора былинного героя.

взял тут

Сэр Алекс Фергюсон. Великий Победитель.

Сэр Алекс: "Мы не проиграли нам просто не хватило времени"

Инна Курилова. Лесной Олень

Мой СУД: В.Шукшин

Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие совестливость, доброту.

Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами.
Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наше страдание — не отдавай всего этого за понюх табаку.
Мы умели жить. Помни это. Будь человеком.

В. ШУКШИН
21 августа 1974 года

Танцующий Шива

В чайной произошла драка.

Дело было так: плотники, семь человек, получили аванс (рубили сельмаг) и после работы пошли в чайную, как они говорят, — посидеть. Взяли семь бутылок портвейна (водки в чайной не было), семь котлет, сдвинули два столика, се­ли и стали помаленьку пропускать и кушать котлеты. Про­пустили рюмочки по три, заговорили о том, что все-таки их хотят надуть, с этим прилавком. Дело в том, что когда они рядились в цене, то упустили из виду прилавок: надо его де­лать плотникам или это уже столярная работа? Упустили-то сельповские, заказчики, а плотники тогда промолчали (бригадир у них в этом деле дока). Теперь выяснилось, что сельповские хотят, чтобы плотники сделали и прилавок то­же, они, оказывается, имели это в виду, что это само со­бой разумеется и так далее, и тому подобное. Но в договоре этот пункт не помечен, и плотники встали «на дыбошки»: прилавок — не наше дело! То есть они могут, конечно, его сделать, но за это — отдельная плата.

— Я им справочник покажу, — с явной угрозой говорил бригадир, сухой мужик, весь черный от солнца. — Я их но­сом ткну, где написано черным по белому: какие работы плотницкие, а какие столярные. Они же ни бум-бум в этом.

Все были согласны с бригадиром. Более того, все бы­ли возмущены, а иные, вроде Кольки Забалуева, даже оскорблялись и грустно, горько вздыхали. Они забыли один свой веселый разговор, когда они, семеро, сидя тут же, в чайной, толковали...

Но это — потом. Сейчас они говорили:

— А если бы, значит, так: им бы зачесалось теперь сде­лать какой-нибудь фигурный прилавок?

— Да любой прилавок! Это же особая работа...

— До чего ушлый народ пошел! Эдак они нас заставят и рамы вязать!

— Наше дело теперь: настелить пол, окосячить, навесить двери — и все, точка.

— Я те так скажу... Ты слушай сюда! Слушай сюда!

— Еще, что ли, по одной?

— Давайте.

Скинулись, взяли еще семь бутылок.

— Я те так скажу... Ты слушай сюда! Слушай сюда!

— Ну? Ну? Ну?

— Да не «ну» — слушай! Я рубил баню Дарье Кузовниковой...

— При чем тут Дарья? То — частное лицо, а то — органи­зация: сравнил...

— Я те к примеру! Ты слушай сюда!..

— Долбо...

— Мужики, перестаньте лаяться! — крикнула буфетчи­ца. — А то выставлю счас всех!.. Распустили языки-то.

— Ты слушай сюда!

— Ну!

— Гну! Если бы не женщина тут, я б те сказал...

В общем, беседа приняла оживленный характер: сельповским здорово перепадало — за наглость и вероломство.

Тут в чайную пришел Аркаша Кебин, по прозвищу Тан­цующий Шива.

Давно его так прозвали, в школе еще. Он тоже взял себе «портвяшку», котлету (поругался с женой и в знак протеста не стал дома ужинать), сел за столик по соседству с плот­никами, прислушался к их разговору... И сказал громко:

— Хмыри!

Плотники замолчали. Посмотрели на Аркашку.

— Трепачи, — еще сказал Аркашка. Он потому и Шива, что везде сует свой нос. — Проходимцы.

Плотники сперва не поняли, что это к ним относится. Невероятно! Даже с Аркашкиным языком и то — на семерых подвыпивших так говорить... Что он, сдурел, что ли?

— Это я вам, вам, — сказал Аркашка. — Бедненькие — обманули их. Вас обманешь! Тот еще не родился, кто вас обманет. Прохиндеи.

У одного здоровенного плотника, Ваньки Селезнева, да­же рот приоткрылся.

— Недоумеваете, почему прохиндеями назвал? Пояс­няю: полтора месяца назад вы, семеро хмырей, сидели тут же и радовались, что объегорили сельповских с договором: не вставили туда пункт о прилавке. Теперь вы сидите и про­ливаете крокодиловы слезы — вроде вас обманули. Нет, это вы обманули!

— Да? — спросил бригадир. И это «да» было — растерян­ность, никак не угроза. Беспомощность.

— Да, да, — Аркашка отдавил бочком вилки кусочек котлетки, подцепил его, обмакнул в соус и отправил в рот — очень все аккуратно, культурно, даже мизинчик от­топырил. Потом (так любят делать артисты, изображающие в кино господ и надменных чиновников) — не прожевав, продолжал говорить: — Я слышал это собственными уша­ми, поэтому не показывайте мне детское удивление на ли­це, а имейте мужество выслушать горькую правду. Мне, до­пустим, это все равно, но где же правда, товарищи?! — Аркашка упивался, наслаждался, точно в июльскую жару погрузился по горло в прохладную воду и млел, и чуть ше­велил пальцами ног. Великая сила — правда: зная ее, мож­но быть спокойным. Аркашка был спокоен. Он судил про­хиндеев. — Стыдно, товарищи. И, главное, сами сидят возмущаются! Видели таких проходимцев? Ну, ладно, заду­мали обмануть сельповских, но зачем вот так вот сидеть и разводить нюни, что вас хотят обмануть? — Аркашка ис­кренне заинтересовался, хотел понять. — Ведь вы на этом же самом месте похохатывали... — но тут Аркашка увидел, что Ванька Селезнев показывает вовсе не детское удивление на лице, а берется за бутылку. Аркашка вскочил с места, по­тому что хорошо знал этого губошлепа — ломанет. — Вань­ка!.. Поставь бутылку на место, поставь, Ванюша. Я же вас на понт беру! Велите ему поставить бутылку!

Плотники обрели дар речи.

— А ты чего это заволновался-то, Шива? Ванька, поставь бутылку, — иди к нам, Аркашка.

— Правда, чего ты там один сидишь? Иди к нам.

— Пусть он поставит бутылку.

— Он поставил. Поставь, Иван. Иди, Аркаша.

Аркашка, прихватив свою недопитую бутылку, пересел к плотникам и только было хотел набулькать себе полстакашка и уже оттопырил мизинчик, как Ванька протянул че­рез стол свою мощную грабастую лапу и поймал Аркашку за грудки.

— А-а, Шива!.. На понт берешь, да? Счас ты у меня стан­цуешь. Танцуй!

Аркашка поборолся немного с рукой, но рука... это не ру­ка, березовый сук с пальцами.

— Брось... — с трудом проговорил Аркашка.

— Танцуй!

— Отпусти, дурной!..

— Будешь танцевать?

Тут плотники принялись рассказывать нездешнему бри­гадиру, как здорово Аркашка танцует. Ногами что выделы­вает!.. Руками! А то — сам стоит, а голова танцует...

— Голова?

— Голова! Сам неподвижный, а голова ходуном ходит.

А Ванька все держал Аркашку за грудки, довольный, что надоумил товарищей с танцем.

— Будешь танцевать?

Чудовищные пальцы сжались туже.

— Буду... Отпусти!

Ванька отпустил.

— Гад такой. Обрадовался — здоровый? — Аркашка потер шею. — Распустил грабли-то... Попроси по-человечески — станцую, обязательно надо руки свои поганые таращить!

— Не обижайся, Аркашка. Станцуй вот для человека — он никогда не видел. Ванька больше не будет.

— Станцуй, будь другом!

Аркашке набухали стакан из своих бутылок.

— Ванька больше не будет. Не будешь, Иван?

— Пусть танцует.

Аркашка оглушил стакан.

— Зараза, — сказал он с дрожью в голосе. — Еще руки распускает... Для всех станцую, а ты — отвернись!

Ванька опять было потянулся к Аркашке, но ему не дали.

— Станцуй, Аркашка. Ванька, отвернись, — Ваньке под­мигнули. — Отвернись, кому сказано! Чего ты, в самом де­ле, руки-то распускаешь?

— Нашелся мне, понимаешь... — Аркашка открыто и зло посмотрел на Ваньку. — Губошлеп. Три извилины в мозгу и все параллельные.

— Ладно, Аркашка, станцуй.

— Отвернись! — прикрикнул Аркашка на Ваньку.

Ванька сделал вид, что отвернулся.

Аркашка внимательно, чуть ли не торжественно оглядел всех, встал...

Как он танцует, Шива, — это надо смотреть.

Это не танец, где живет одна только плотская радость, унаследованная от прыжков и сексуального хвастовства ту­пых и беззаботных древних, у Аркашки — это свободная форма свободного существования в нашем деловом веке. Только так, больше слабый Аркашка не мог никак.

— Как Ванька Селезнев дергает задом гвозди! — объявил Аркашка.

Это — название танца; Аркашка разрешил:

— Ванька, гляди! Можно глядеть! — и начал.

Дал знак воображаемым музыкантам, легкой касатель­ной походкой сделал ритуальный скок... И опробовал поло­вицу покрепче — надежно. Выдал красивое, загогулистое колено, еще, еще — это он показал, что как все-то пля­шут — он так умеет. Он умел еще иначе. Он посмотрел на Ваньку... Сделал ему гримасу, показал его, заинтересован­ного губошлепа... Потом потянулся, сонно зачмокал губа­ми — Ванька проснулся утром.

Плотники засмеялись.

Аркашка проковылял к стене, похрюкал, похрюкал, пригладил ладонями патлы — Ванька умылся. Потом Вань­ка стал жрать — жадно, много, безобразно... Отвалился от стола, стал икать...

Плотники опять засмеялись.

— Сука, — прошептал серьезный Ванька.

Потом Аркашка дал козла и опять выработал сложное колено — конец утра. И вот Ванька на работе. Раз ударит по гвоздю, минуту смотрит на небо, чешется... Нашел даже вшу под рубахой, убил.

— Падла, — сказал Ванька. — У меня сроду вшей не бы­ло. Даже в войну...

— Тихо, — попросили его.

— А чего он выдумывает!

— Тихо!

Потом Ванька загнал гвоздь криво, долго искал гвоздо­дер, гвоздодера у такого работника, конечно, нет. Тогда Ванька сел на гвоздь, напрягся так, что лицо перекоси­лось...

Плотники хохотали.

Ванька хотел было встать, ему не дали.

Аркашка мучился на полу...

Вот Ванька раскачал гвоздь, рывком встал... Взял гвоздь и забил правильно.

Плотники лежали на столах, мычали, вытирали слезы. И все, кто был в чайной, хохотали, даже строгая продавщица. Не смеялись только двое — Аркашка и Ванька. Ванька свире­по смотрел на артиста, знал: теперь полгода будут помнить, как «Ванька дергал гвозди». Знал также, что отлупить Аркашку сейчас не дадут.

В завершение Аркашка опять сделал красивый круг, по­щелкал чечеткой и сел к плотникам. Его хлопали по спине, налили стакан вина... Аркашка был доволен, посмотрел на Ваньку. Подмигнул ему. И почему-то именно это — что Ар­кашка подмигнул — доконало Ваньку. Он опять сгреб за грудки левой рукой, а правой хотел звездануть, размахнул­ся, но руку остановили. Ванька поднялся на всех.

— Он, сука, видел, как я работаю?! Он критикует!.. Он видел?

— Што ты, што ты — шуток не понимаешь. Уймись!

— Вам шутки, а мне в глаза будут тыкать. Пусти!..

Ванька закусил удила. Швырнул одного, другого... Все повскакали.

Аркашка на всякий случай отбежал к двери.

— Хаханьки строить? — орал Ванька и еще одному заве­сил такую, что плотник отлетел к стене.

Аркашка сверкающими глазами смотрел на все.

— Так их, Ванька! Так их!.. — вскрикивал он. Его не слы­шали.

Ванька рычал и ворочался, его не могли одолеть. Падали стулья, столы, тарелки, бутылки...

— Зовите милицию! — заблажила буфетчица. — Они же побьют здесь все!..

— Не надо! — крикнул Аркашка. — Не надо милицию!

— Ша! — сказал вдруг нездешний бригадир. — Ша, пацаны... я валю этого бычка.

Бригадира услышали.

— Кто, ты? — удивился Ванька. — Ты?

— Отошли, пацаны, отошли... Я его делаю, — бригадир стал подходить к Ваньке. Ванька изготовился.

— Иди, падла... Иди.

— Иду, Ваня, иду.

— Иди, иди.

— Иду, — бригадир шел на Ваньку медленно, спокойно. Никто не понимал, что такое сейчас произойдет.

— Боксер, да? Иди, я те по-русски закатаю...

— Та какой я боксер! — бригадир остановился перед Ванькой. — Що ты!..

— Ну? — спросил Ванька.

— От так — раз! — бригадир вдруг резко ткнул Ваньке ку­лаком в живот.

Ванька ойкнул и схватился за живот, склонился. А когда он склонился, бригадир быстро, сильно дал ему согнутым коленом снизу в челюсть. — Два.

Ванька зажмурился от боли... Упал, скрючился. Изо рта по нижней губе пробился тоненький следок крови... Капало с подбородка на застиранную Ванькину рубаху. Мерзкое искусство бригадира ошеломило всех: так в деревне не дрались. Дрались хуже — страшней, но так подло — нет.

Аркашка взял венский стул, подошел к бригадиру и за­орал:

— Счас как дам по башке! Гад такой!

— Выходите к чертовой матери! Все! Вон! — буфетчица, воспользовавшись затишьем, выбежала из-за прилавка и выталкивала плотников на улицу. — Выходите к чертовой матери! Вон на улицу — там и деритесь!

Один из плотников взял из-под Аркашки стул, поставил на место, а бригадиру сказал:

— Пошли, а то тут шум.

Аркашка склонился к Ивану, вытер кровь с его подбо­родка.

— Мм, — простонал Ванька.

— Ничего, Иван... ему счас дадут. Больно?

Ванька потрогал пальцем челюсть, покачал ее, сплюнул клейкую сукровицу. Сел.

— Бубы...

— А?

— Бубы...

— Зубы разбил? От гад-то! Счас ему там дадут. Мужики пошли с им... Встать можешь?

Ванька с трудом поднялся, сел на стул.

— Вина взять?

— Мм, — кивнул Ванька, — взять.

Аркашка подошел к прилавку.

— Здорово он его? — спросила буфетчица, наливая вино.

— Ничего, ему счас тоже дадут.

— А все ты разжег!.. Шива чертов. Вечно из-за тебя одни скандалы.

— Помолчи, — посоветовал Аркашка. — Возьми вон конфетку шоколадную и соси.

— Шива и есть. Выметайтесь отсюда! Чтоб духу вашего тут не было!..

Аркашка взял вино и пошел к Ивану.

— На, выпей.

— Чего она? — спросил Иван.

— Ругается. Не обращай внимания. Пей — легче будет.

Дискуссия

Вчера по дороге из Питера в Москву подобралась хорошая компания в минивене было 6 человек: было много шуток,обсуждений,историй. Своеобразный дискуссионный клуб.

И сейчас оглядываясь чуть назад становится совершенно ясно, что главной целью любого обсуждения должно быть достижение состояния, оставляющего непреодолимое желание к развитию. The Show Must Go On . Послевкусие, которое очень хочется продлить. Общение это ипостась Духа. Когда вы говорите в Духе - Господь с вами.

Только достигается это исключительно убежденностью, верой, самопожертвованием, искренностью и полной отдачей.

Вот тогда действительно пропрет.

"Чтоб хоть кто нибудь дошел до чистой звезды" (Б.Гребенщиков)

Но. Волки и Вороны,тоже нужны чтобы поддержали и благословили :))) (от туда же).

Итак цель дискуссионного мероприятия, чтобы хоть кого нибудь прорвало, и достигается это самопожертвованием, а не модераторством. Точка.

Мой СУД: Вступление

Давно замышляю проект Мой Суд, кружится он у меня в голове, обсуждали уже его не однократно с Кириллом Павловичем, но все как то не могу начать.

Работа большая, состояние должно быть соответствующее. И вот надвигается 25 июля, 81 год со дня рождения В.Шукшина и 30 лет со дня смерти В.Высоцкого - оба они являются частью того морального стержня,который мне никак нельзя потерять.

Мистическая дата - надо начинать.

К тому же СУД - это есть определение настоящего мужика, по В.Высоцкому: "Настоящий мужик должен быть Сильным, Умным и Добрым" Я же дополню, что только Сильный и Умный может стать Добрым - это Путь Богатыря, такое святое триединство.

В противовес ему стоят три головы дракона жадность порождающая хитрость, а вместе жадность и хитрость рождают предательство - это путь в никуда.

Каждый сам выбирает как он идет.

Мой СУД - это казнь дракона, посредством отрубания голов. Только отрубивший их от себя может вершить СУД.

Великий Русский язык так дает ответ: СУД или жхп :).

Примите это ,как вступление, далее я собираюсь рассказывать о каждой личности являющейся неотъемлимой частью моего СУДа.

Данелия.Паспорт. Чо то этот гусь мне не нравится?

Джига великолепен, здоровья ему. Еще Вам пособие по РМ.

И к слову о вчерашней беседе о дискусионном клубе, не меняйте точку зрения, будьте готовы отстаивать свое мнение, оставайтесь собой, дабы не путать Салям и Шолом. Иначе будете иметь бледный вид.

"Если человека назвали шпионом - это навсегда"

Данелия.Паспорт. Ты что делаешь сын осла?:)

В.Высоцкий."Про Витьку Кораблёва и друга закадычного Ваню Духовичного"

25 июля 30 лет со дня смерти.

На фото: В.Высоцкий, Бортник и Дыховичный (один из героев поэмы, к сожалению,не давно покинувший этот мир)

"Слушай, Ваня, хватит спать!
Договаривались в пять -
И корабль межпланетный
Никого не должен ждать!

Все готово: два лимона,
Длинный шнур от телефона,
Компас, спички, много хлеба
И большая карта неба..."

"Так! За дело; не зевай!
Что ты тянешь? Отпирай!.."
Вот бесшумно отворили
Старый дедовский сарай.

Перед стартом не до шуток.
Витька первым в люк залез, -
Он не ел почти пять суток:
Пища - тоже лишний вес!

Ну а Ваня Духовичный
Еле втиснулся, весь взмок -
Хоть ему свой опыт личный
Витька передал как смог.

Пристегнулись, а затем:
Десять... Девять... Восемь... Семь...
Ждет корабль, конец проверке
Бортовых его систем.

…Время! Вздрогнули антенны,
Задрожали в доме стены,
Что вспыхнуло во мраке,
И залаяли собаки...

...А тем временем в ракете
Отчаянные дети,
Продырявив атмосферу,
Вышли курсом на Венеру.

И мечтали: если выйдет -
Привенериться на ней,
Сколько там они увидят
Удивительных вещей!..

Например, хотелось Ване -
Если точно прилетят,
Чтобы Ване венеряне
Подарили аппарат -

Небольшой красивый, модный,
Вроде солнечных очков, -
Чтобы в нем читать свободно
На любом из языков!

Ну а Витька, сжав штурвал,
Тоже время не терял, -
Но с закрытыми глазами
Он другое представлял:

...Путь окончен, все в порядке.
После мягкой их посадки -
Вдруг со всех сторон несутся
К ним летающие блюдца.

И оттуда, словно белки, -
Венеряне! А потом -
На летающей тарелке
Их катают с ветерком.

А в тарелке кто-то ранен, -
Витька сразу все решил:
Самый главный венерянин
Витьке место уступил...

Управлять ему не ново:
[Надо? Все,] натянут трос!
И мгновенно он больного
К поликлинике подвез.

И ему в конце полета
С благодарностью вручен
Веломотокинофото-
Видеомагнитофон.
...Но - что это, как понять? -
Кто-то начал к ним стучать, -
И мечтатели в кабине
Разом кончили мечтать.

Быть не может! Неужели -
До Венеры долетели?

Хорошо, что все закрыто.
А снаружи так стучат!..
"Витька, вычисли орбиту
По шкале координат!

Что же это за планета, -
Мы летели полчаса?
Слышишь, Витька, я ведь где-то
Слышал эти голоса..."

Надо было на что-то решиться им:
Или ждать, или выйти открыться им!..
Вот друзья открыли люк - и увидели вокруг
Всех жильцов и сержанта милиции.

Тот сказал: "Какой скандал!
Я такого не видал -
В пять пятнадцать два мальчишки
Разбудили весь квартал!"

Взял тут

Идея. Ритм.Обаяние. Увлеченность.Импровизация и Отработкая

И вот Вам Представление....

взял тут

Финал 2010

Цитата:

Василий Поздравляю! Я не сомневался в Испанцах. Но в финале победят,извините,Голландцы. Это как Интер против Барселоны, только у Голландцев есть еще Робен. При всем при этом у Испанцев лучшая игра на чемпионате, но она уже проигрывала.

Это я написал на блоге у Уткина.
Можете считать, как прогноз. Счет угадывать не буду (и так выиграл). А главное боюсь сглазить.

Мне приятны обе команды и обе будет жалко. Но по своей максималистской сути за Голландцев.
"Жена Цезаря должна быть кристально чиста"
Проигравший чемпион, все таки не совсем чемпион.