О защите нападении и маневре

Донских положил карту.
Мысленно я уже наметил пункты засад, но еще раз проверил себя по карте.
Потом разъяснил задачу: притаиться у дорог, вцепиться и держаться там, не давая ходу немецким автоколоннам, немецкой артиллерии по дорогам; мелкие разведочные группы пропускать без выстрела, а колонну встретить залпами, встретить пулеметами.
Ошарашив врага неожиданным огневым налетом, засада сможет легко уйти. — Однако, товарищи, не в этом ваша цель, — говорил я. — Наоборот, надо подождать, пока противник не оправится, пока не вступит в бой. Держитесь! Держите дорогу. Заставьте его развернуть против вас боевые порядки. Это первое. Понятно? — Понятно, — неуверенно ответил Брудный. Его физиономия, обычно очень подвижная, теперь утратила живость, стала сосредоточенной. Донских молчал. — Понятно, Донских? — спросил я. — Понятно, товарищ комбат. Стоять насмерть…
— Нет, Донских, не стоять, а действовать. Маневрировать. Нападать. — Нападать? — переспросил Брудный. — Да. Напасть из засады. Перебить огнем, сколько возможно, гитлеровцев. Затем выждать.
Пусть противник развернется, вступит в бой, отрядит силы, чтобы окружить вас. Тогда надо выскользнуть и опять в другом месте выйти на дорогу, упредив врага, вновь встав на его пути. Я начертил на карте виток панфиловской спирали. — Этим мы вынудим противника развернуться преждевременно, атаковать впустую, оставим в дураках. Потом, когда он опять двинется, надо второй раз нападать. — Нападать? — снова проговорил Брудный. Его физиономия стала опять смышленой, глаза блестели. Донских молча улыбался. Он тоже понял. Оно, это слово «нападать», которое дал мне Панфилов, было каким-то волшебным.
Оно сразу прояснило задачу, дошло до души, преобразило людей, придало смелости. Мне подумалось: это не только тактика, это что-то поглубже.
Мы поговорили о деталях. Брудный был возбужден. Получив толчок, его голова заработала. Он уже видел, как спрятать, как замаскировать людей. Я сказал: — Да, бойцы должны зарыться, замаскироваться.
Говорю это особенно для тебя, Донских. В этом. Донских, никакой жалостливости. Донских молча смотрел на меня. Я повторил слова Панфилова: — Жалеть — значит не жалеть. Понятно?
Донских твердо ответил: — Да, товарищ комбат.