Не повышайте тона, мистер Большаков

С.Довлатов: Филиал

Большаков говорил:     - Россия на перепутье. Гурфинкель перебил его:     - Одно из двух — если там перестройка, значит, нет ускорения. А если там ускорение, значит, нет перестройки. Тогда Большаков закричал:     - Не трожь Россию, инородец! Все зашумели. В наступившей после этого тишине Гурфинкель спросил:     - Знаете ли вы, мистер Большаков, как погиб Терпандер?     - Какой еще Терпандер?     - Греческий певец Терпандер, который жил в шестом столетии до нашей эры.     - Ну и как же он погиб? — вдруг заинтересовался Большаков. Гурфинкель помедлил и начал:     - Вот слушайте. У Терпандера была четырехструнная лира. И он, видите ли, решил ее усовершенствовать. Добавить к ней еще одну струну. И повысить, таким образом, диапазон своей лиры на целую квинту. Вы знаете, что такое квинта?     - Дальше! — с раздражением крикнул Большаков.     - И вот он натянул эту пятую струну. И отправился выступать перед начальством. И заиграл на этой лире с повышенным, заметьте, диапазоном. И затянул какую-то дионисийскую песню. А рядом оказался некультурный воин Медонт. И подобрал этот воин с земли недозрелую фигу. И кинул ее в певца Терпандера. И угодил ему прямо в рот. И через минуту греческий певец Терпандер скончался от удушья. Подчеркиваю — в невероятных муках.     - Зачем вы мне это рассказываете? - изумленно спросил Большаков. Гурфинкель вновь дождался полной тишины и объяснил:     - Хотите знать, в чем тут мораль? Мораль проста. А именно: не повышайте тона, мистер Большаков. Вы слышите? Не повышайте тона! Главное — не повышайте тона, я вас умоляю. Не повторите ошибку Терпандера. Затем я отправился в галерею Мориса Лурье. Там заседала культурная секция. Должен был выступать Рувим Ковригин. Помнится, Ковригин не хотел участвовать в симпозиуме. Однако передумал. Еще в дверях меня предупредили:     - Главное — не обижайте Ковригина.     - Почему же я должен его обижать?     - Вы можете разгорячиться и обидеть Ковригина. Не делайте этого.     - Почему же я должен разгорячиться?     - Потому что Ковригин сам вас обидит. А вы, не дай Господь, разгорячитесь и обидите его. Так вот, не делайте этого.     - Почему же Ковригин должен меня обидеть?     - Потому что Ковригин всех обижает. Вы не исключение. В общем, не реагируйте, Ковригин страшно ранимый и болезненно чуткий.     - Может, я тоже страшно ранимый?     - Ковригин — особенно. Не обижайте его.Даже если Ковригин покроет вас матом. Это у него от застенчивости... Началось заседание. Слово взял Ковригин. И сразу же оскорбил всех западных славистов. Он сказал:     - Я пишу не для славистов. Я пишу для нормальных людей... Затем Ковригин оскорбил целый город. Он сказал:     - Иосиф Бродский хоть и ленинградец, но талантливый поэт... И наконец Ковригин оскорбил меня. Он сказал:     - Среди нас присутствуют беспринципные журналисты. Кто там поближе, выведите этого господина. Иначе я сам за него возьмусь! Я сказал в ответ:     - Рискни. На меня замахали руками:     - Не реагируйте! Не обижайте Ковригина! Сидите тихо! А еще лучше — выйдите из зала... Один Панаев заступился:     - Рувим должен принести извинения. Только пусть извинится как следует. А то я знаю Руню. Руня извиняется следующим образом: «Прости, мой дорогой, но все же ты — говно!» Потом состоялась дискуссия. Каждому участнику было предоставлено семь минут. Наступила очередь Ковригина. Свою речь он посвятил творчеству Эдуарда Лимонова. Семь минут Ковригин обвинял Лимонова в хулиганстве, порнографии и забвении русских гуманистических традиций. Наконец ему сказали:     - Время истекло.     - Я еще не закончил. Тут вмешался аморальный Лимонов:     - В постели можете долго не кончать, Рувим Исаевич. А тут извольте следовать регламенту. Все закричали:     - Не обижайте Ковригина! Он такой ранимый!     - Время истекло, — повторил модератор. Ковригин не уходил. Тогда Лимонов обратился к модератору:     - Мне тоже полагается время?     - Естественно. Семь минут.     - Могу я предоставить это время Рувиму Ковригину?     - Это ваше право. И Ковригин еще семь минут проклинал Лимонова. Причем теперь уже за его счет. К шести я был в гостинице. Переоделся. Выпил чаю, который заказал по телефону. Перспективы были неопределенные. Панаев звал к своим однополчанам в Глемп. Официально всех нас пригласили к заместительнице мэра. Были даже разговоры о поездке в Голливуд. Можно было отправиться в ресторан с тем же Лимоновым. А еще лучше — одному. В расчете на какое-то сентиментальное происшествие. На какую-то романтическую случайность... Допустим, захожу. Напротив двери веселится голливудская компания. Завидев меня, полуодетая Джулия Эндрюс восклицает:     - Шапки долой, господа! Перед вами - гений!.. Есть и другой вариант. Иду по улице. Хулиганы избивают старика. Припомнив уроки тренера Гафиа-тулина, я делаю шаг вперед. Хулиганы в нокдауне. Старик произносит:     - Моя фамилия Гетти. Чем я могу отблагодарить вас? Что вы думаете о парочке нефтяных скважин?.. И так далее. А ведь я, формально рассуждая, интеллектуал. Так почему же мои грезы столь убоги? Чего я жду каждый раз, оказываясь в незнакомом месте? Хотя, если разобраться, я ведь пересек континент. Оставил позади четыре тысячи километров. Неужели все это лишь для того, чтобы поругаться с Ковригиным? Глупо чего-то ждать. Однако еще глупее валяться на диване с последней книжкой Армалинского. Вдруг я заметил, что у меня трясутся руки. Причем не — ожат, а именно трясутся. До звона чайной ложечки в стакане. Что со мной каждый раз происходит в незнакомом городе? И тут в дверь постучали.     - Войдите, — говорю, — кам ин! Обратным зрением я видел каждую мелочь. Отметил и запомнил десятки красноречивых симптомов будущего происшествия. Долгий неубывающий рев амбулаторной сирены. Прерывистое гудение холодильника. Бледно-голубое лишнее «А» в светящейся рекламе «Перл» («Pearl»). Надувшиеся в безветренный день оконные занавески. Странный запах болотной тины, напоминающий о пионерском детстве в Юкках. Горький вкус не по-американски добросовестно заваренного чая. Все предвещало что-то неожиданное. Я только не знаю, как они взаимосвязаны — происшествие и беспокойство. То ли беспокойство — симптом происшествия? То ли само происшествие есть результат беспокойства?.. В общем, я ждал, что произойдет какая-то неожиданность. Недаром я испытывал чувство страха. Недаром у меня было ощущение тревоги. Не случайно я остался в гостинице. Явно чего-то ждал. И вот дождался... На пороге стояла моя жена. Вернее, бывшая жена. И даже не жена, а — как бы лучше выразиться — первая любовь. Короче, я увидел Таську в невообразимом желтом одеянии. Но это — длинная история...