Еще одна вещь, о которой я хотела поговорить, о которой у меня вышла статья в «Новой газете» на этой неделе в понедельник. Статья для меня такая важная, что я попросила ej.ru ее перепечатать. Поэтому уж не обессудьте, что некоторые основные положения этой статьи я сейчас озвучу.
Это статья о феномене, который я бы назвала эффективность насилия. Я об этом говорила уже несколько раз на «Эхе». Современный мир очень парадоксально устроен. С одной стороны, есть огромный свободный рынок. И каждая страна, которая присоединяется к свободному рынку, всегда выигрывает – не важно, это Китай, это Индия, – проигравших нет. Мгновенно увеличивается ВВП, мгновенно увеличивается степень свободы населения, даже в Китае.
С другой стороны, есть огромное количество стран – Афганистан, Конго, которые к свободному рынку не спешат присоединяться и явно не присоединятся в ближайшем будущем. Вряд ли мы увидим в Афганистане в ближайшем будущем фабрики по производству микроэлектроники.
Если посмотреть, чем отличаются эти страны от Америки или от Швеции, то самая простая разница заключается в том, что в странах типа Афганистана или Конго насилие эффективно, а в странах типа Америки насилие не эффективно. Когда человек убивает в Афганистане, про него говорят: ой, какой крутой полевой командир, вот он убил 20 человек, вот он убил 100 человек, вот он похитил 20 мальчиков, как круто. Никогда про человека, который живет в Америке, не скажут – похитил 20 человек, как круто. Это человек просто преступник, жизнь которого рано или поздно кончится на электрическом стуле.
Причем речь не идет о насилии тайном, речь идет о насилии открытом, когда все показывают на человека и говорят: вот как здорово, вот скольких он убил. Т.е. если в стране, где насилие не эффективно, действует цикл деньги-капитал-деньги, то в странах, где насилие эффективно, именно насилие является капиталом. Люди вкладываются в насилие, люди вкладываются в публичность насилия, люди вкладываются в вооруженных людей, которые будут совершать насилие ради них.
И, естественно, такая группа интересов, если она правит в обществе – не важно, как это общество называется, Афганистан или Конго, – она не заинтересована в появлении любой другой группы интересов. И как в Америке, чтобы преуспеть, глупо похищать мальчиков, точно так же в Афганистане, чтобы преуспеть, глупо пытаться строить заводы. Это тактика успеха.
Теперь очень интересно посмотреть, как оно происходило исторически насчет эффективности насилия. Мы видим, что традиционные общества, они очень часто прибегали к насилию, для них очень часто оно было эффективно. Германцы, завоевывающие Римскую империю, считающие неправильным, позорным брать трудом то, что можно брать грабежом, это типичный пример эффективности насилия.
Но в традиционном обществе был настолько низок уровень собственно производства, все-таки настолько слабы связи с зарубежьем, что всегда внутри традиционного общества существовала огромное количество ремесленников, которые что-то производили и которые самим своим существованием были той средой, из которой впоследствии возникала развитое промышленное производство, а за ним свобода.
Когда началась промышленная революция, страны разделились на две половины. В Западной Европе промышленная революция способствовала росту свободы, потому что чем более свободен был ремесленник, тем больше он производил. А в Восточной Европе революция пошла другим путем.
Грубо говоря, российский дворянин или польских шляхтич, когда у него не было собственной развитой базы для производства в стране и когда он думал о том, как ему теперь получить больше роскошных товаров из-за границы, ответ был очень простой: «А давай-ка я выжму больше денег из моих крестьян». И началось так называемое вторичное закрепощение. Т.е. парадоксальным образом то, что в Западной Европе способствовало увеличению свободы, в Восточной Европе способствовало уменьшению свободы.
И сейчас в мире мы видим этот самый процесс, просто дошедший до некоторого логического результата. Дело в том, что сейчас в мире же нет традиционных обществ, нет ни одной экономики, которая заключается в том, что кто-то плетет лапти и сам их носит. Если вы приедете в беднейшую страну Африки, вы увидите на ее обитателях вовсе не домотканую ткань, а вы увидите на них китайские кроссовки и китайские футболки.
Традиционного общества нет. А вместе с этим традиционным обществом исчезает в мире, разделившемся на две категории стран – там, где насилие эффективно, и там, где насилие не эффективно, – та традиционная среда, которая когда-то порождала спрос на свободу.
Потому что в тех странах, где насилие эффективно, правящая группа интересов может всё импортировать из-за рубежа – «Мерседесы», автоматы, нефтяные вышки, если ей нужны нефтяные вышки. Она ничего не будет производить дома. Более того, она не заинтересована в том, чтобы дома кто-то что-то производил. Она заинтересована в том, чтобы сохранять свою власть. А сохранение власти, как правило, требует отсутствия в стране хоть сколько-нибудь способных развиваться производителей.
Причем любая такая страна, где насилие эффективно, в ней, как правило, происходит следующее. Она находит какое-то сырье, которое можно экспортировать за рубеж. Это может быть легальное сырье – например, нефть в Венесуэле, или колтан в Конго. Это может быть нелегальное сырье, как, например, кокаин или героин. Наконец, в редких источником денег может просто служить гуманитарная помощь, как в Палестине. Собственно, это не важно.
Элита такой страны находит стойкий приток наличности из-за рубежа в виде гуманитарной помощи или денег за героин, на которую она всё покупает. И она более чем заинтересована, чтобы внутри страны не развилось ничего, что может привести к созданию производства собственно внутри страны и уж тем более революции и измельчению позиции элиты.
В результате – парадоксальная ситуация. Страны, где насилие не эффективно – скажем, США, – они не могут в полной мере применять насилие, скажем, в Афганистане, в той же мере, в какой его применяет «Талибан», не потому что они физически на это не способны, а потому что это разрушит их собственную систему ценностей, их собственную структуру существования. Более того, они даже и не одергивают страны-хулиганы, страны-изгои именно потому, что они не могут соревноваться со странами-изгоями на их поле, на поле насилия.
Возьмем простую вещь. Представьте себе президента Ирана Ахмадинежада в 19-м веке. Это невозможно. Если бы в Иране в 19 веке нашелся человек, который вел бы себя так, как Ахмадинежад, он бы не успел узнать, что его завоевало, Великобритания или Россия. В связи с этим получается очень смешная вещь. Те страны, которые являются свободным и открытым обществом, для них насилие не эффективно. Они либо его не применяют его вообще, как Европа, относительно других стран, либо, если они его применяют, как США, они подвергаются жесточайшей критике.
А вот страны-изгои со всякими Ахмадинежадами и Уго Чавесами вдруг оказываются в положении хулигана, которого никто не одергивает. Во всем этом, с одной стороны, нет ничего страшного, потому что просто не надо сражаться с любителями насилия на их поле. Любители насилия всегда победят там, где речь касается безграничного применения насилия, но они никогда не смогут создать ни Google, ни Microsoft.
Тем не менее, мы видим это удивительное обстоятельство, что те страны, которые являются источником международных новостей, как Венесуэлы или Иран, они не являются источником ничего больше, как новостей и беспокойства. И цивилизованный мир проигрывает им именно потому, что он цивилизован.
Это статья о феномене, который я бы назвала эффективность насилия. Я об этом говорила уже несколько раз на «Эхе». Современный мир очень парадоксально устроен. С одной стороны, есть огромный свободный рынок. И каждая страна, которая присоединяется к свободному рынку, всегда выигрывает – не важно, это Китай, это Индия, – проигравших нет. Мгновенно увеличивается ВВП, мгновенно увеличивается степень свободы населения, даже в Китае.
С другой стороны, есть огромное количество стран – Афганистан, Конго, которые к свободному рынку не спешат присоединяться и явно не присоединятся в ближайшем будущем. Вряд ли мы увидим в Афганистане в ближайшем будущем фабрики по производству микроэлектроники.
Если посмотреть, чем отличаются эти страны от Америки или от Швеции, то самая простая разница заключается в том, что в странах типа Афганистана или Конго насилие эффективно, а в странах типа Америки насилие не эффективно. Когда человек убивает в Афганистане, про него говорят: ой, какой крутой полевой командир, вот он убил 20 человек, вот он убил 100 человек, вот он похитил 20 мальчиков, как круто. Никогда про человека, который живет в Америке, не скажут – похитил 20 человек, как круто. Это человек просто преступник, жизнь которого рано или поздно кончится на электрическом стуле.
Причем речь не идет о насилии тайном, речь идет о насилии открытом, когда все показывают на человека и говорят: вот как здорово, вот скольких он убил. Т.е. если в стране, где насилие не эффективно, действует цикл деньги-капитал-деньги, то в странах, где насилие эффективно, именно насилие является капиталом. Люди вкладываются в насилие, люди вкладываются в публичность насилия, люди вкладываются в вооруженных людей, которые будут совершать насилие ради них.
И, естественно, такая группа интересов, если она правит в обществе – не важно, как это общество называется, Афганистан или Конго, – она не заинтересована в появлении любой другой группы интересов. И как в Америке, чтобы преуспеть, глупо похищать мальчиков, точно так же в Афганистане, чтобы преуспеть, глупо пытаться строить заводы. Это тактика успеха.
Теперь очень интересно посмотреть, как оно происходило исторически насчет эффективности насилия. Мы видим, что традиционные общества, они очень часто прибегали к насилию, для них очень часто оно было эффективно. Германцы, завоевывающие Римскую империю, считающие неправильным, позорным брать трудом то, что можно брать грабежом, это типичный пример эффективности насилия.
Но в традиционном обществе был настолько низок уровень собственно производства, все-таки настолько слабы связи с зарубежьем, что всегда внутри традиционного общества существовала огромное количество ремесленников, которые что-то производили и которые самим своим существованием были той средой, из которой впоследствии возникала развитое промышленное производство, а за ним свобода.
Когда началась промышленная революция, страны разделились на две половины. В Западной Европе промышленная революция способствовала росту свободы, потому что чем более свободен был ремесленник, тем больше он производил. А в Восточной Европе революция пошла другим путем.
Грубо говоря, российский дворянин или польских шляхтич, когда у него не было собственной развитой базы для производства в стране и когда он думал о том, как ему теперь получить больше роскошных товаров из-за границы, ответ был очень простой: «А давай-ка я выжму больше денег из моих крестьян». И началось так называемое вторичное закрепощение. Т.е. парадоксальным образом то, что в Западной Европе способствовало увеличению свободы, в Восточной Европе способствовало уменьшению свободы.
И сейчас в мире мы видим этот самый процесс, просто дошедший до некоторого логического результата. Дело в том, что сейчас в мире же нет традиционных обществ, нет ни одной экономики, которая заключается в том, что кто-то плетет лапти и сам их носит. Если вы приедете в беднейшую страну Африки, вы увидите на ее обитателях вовсе не домотканую ткань, а вы увидите на них китайские кроссовки и китайские футболки.
Традиционного общества нет. А вместе с этим традиционным обществом исчезает в мире, разделившемся на две категории стран – там, где насилие эффективно, и там, где насилие не эффективно, – та традиционная среда, которая когда-то порождала спрос на свободу.
Потому что в тех странах, где насилие эффективно, правящая группа интересов может всё импортировать из-за рубежа – «Мерседесы», автоматы, нефтяные вышки, если ей нужны нефтяные вышки. Она ничего не будет производить дома. Более того, она не заинтересована в том, чтобы дома кто-то что-то производил. Она заинтересована в том, чтобы сохранять свою власть. А сохранение власти, как правило, требует отсутствия в стране хоть сколько-нибудь способных развиваться производителей.
Причем любая такая страна, где насилие эффективно, в ней, как правило, происходит следующее. Она находит какое-то сырье, которое можно экспортировать за рубеж. Это может быть легальное сырье – например, нефть в Венесуэле, или колтан в Конго. Это может быть нелегальное сырье, как, например, кокаин или героин. Наконец, в редких источником денег может просто служить гуманитарная помощь, как в Палестине. Собственно, это не важно.
Элита такой страны находит стойкий приток наличности из-за рубежа в виде гуманитарной помощи или денег за героин, на которую она всё покупает. И она более чем заинтересована, чтобы внутри страны не развилось ничего, что может привести к созданию производства собственно внутри страны и уж тем более революции и измельчению позиции элиты.
В результате – парадоксальная ситуация. Страны, где насилие не эффективно – скажем, США, – они не могут в полной мере применять насилие, скажем, в Афганистане, в той же мере, в какой его применяет «Талибан», не потому что они физически на это не способны, а потому что это разрушит их собственную систему ценностей, их собственную структуру существования. Более того, они даже и не одергивают страны-хулиганы, страны-изгои именно потому, что они не могут соревноваться со странами-изгоями на их поле, на поле насилия.
Возьмем простую вещь. Представьте себе президента Ирана Ахмадинежада в 19-м веке. Это невозможно. Если бы в Иране в 19 веке нашелся человек, который вел бы себя так, как Ахмадинежад, он бы не успел узнать, что его завоевало, Великобритания или Россия. В связи с этим получается очень смешная вещь. Те страны, которые являются свободным и открытым обществом, для них насилие не эффективно. Они либо его не применяют его вообще, как Европа, относительно других стран, либо, если они его применяют, как США, они подвергаются жесточайшей критике.
А вот страны-изгои со всякими Ахмадинежадами и Уго Чавесами вдруг оказываются в положении хулигана, которого никто не одергивает. Во всем этом, с одной стороны, нет ничего страшного, потому что просто не надо сражаться с любителями насилия на их поле. Любители насилия всегда победят там, где речь касается безграничного применения насилия, но они никогда не смогут создать ни Google, ни Microsoft.
Тем не менее, мы видим это удивительное обстоятельство, что те страны, которые являются источником международных новостей, как Венесуэлы или Иран, они не являются источником ничего больше, как новостей и беспокойства. И цивилизованный мир проигрывает им именно потому, что он цивилизован.
0 коммент.:
Отправить комментарий